Орудия войны (СИ)

Доктор вышел из другой двери, ведущей, по-видимому, в столовую.
— Проходите, прошу вас.
Через гостиную он провел пациентку в небольшой безупречно чистый кабинет.
— Садитесь, пожалуйста. Как вас зовут и на что вы жалуетесь?
Кресло для посетителей неожиданно удобное. Несколько полок с книгами. За окном — небольшой ухоженный палисадник с отцветающими астрами.
Саша назвалась девицей Сириной и рассказала про недомогание, мучавшее ее в Петрограде: бессонница, тревожность, головные боли. Одновременно она изучала доктора Громеко. Вопреки ожиданиям, чеховскую бородку и пенсне он не носил. Открытое, располагающее, чисто выбритое лицо, внимательные голубые глаза. Лет ему около тридцати пяти. Выглядит здоровым и крепким человеком. Это хорошо для работы в суровых полевых условиях. Но плохо для того, чтоб тащить его в леса силой. 
— Стыдно, наверно, жаловаться на подобные мелочи в такие времена, как эти, — закончила Саша.
— Мы не можем ничего поделать с временами, в которые нам выпало жить. Но можем позаботиться о том, что зависит от нас — о себе.
За окном сгущались сумерки. Пора было переходить к делу.
— Я с вами не соглашусь, доктор, — сказала Саша, глядя ему в глаза. — Мы можем что-то поделать с временами, которые нам выпали. Мы можем изменить все, навсегда и для всех. Положить конец угнетению, невежеству, несправедливости. Множество достойных людей сражается за это прямо сейчас. 
— Вот оно что… — протянул Громеко. — Я сразу понял, что привела вас сюда не бессонница. Вы, право же, очень рискуете, доверяясь вот так слепо совершенно постороннему человеку.
— Вся моя жизнь — риск, — Саша чуть улыбнулась. — Потому что моя работа — призывать людей сражаться за то, что правильно.
— Я, кажется, понял, кто вы… — растерянно сказал доктор. — Вы — комиссар армии Антонова? О вас ходит столько слухов…
— А что говорят? — полюбопытствовала Саша.
— Зависит от того, кто говорит. Одни рассказывают, что вы поливаете землю человеческой кровью, и на ней вырастают деревья, где вместо листьев — пули. Другие полагают, что вы связаны с ОГП или с контрразведкой. 
Саша улыбнулась. Ничто из этого не было правдой, но и неправдой не было.
— Для меня это все не имеет значения, — доктор ободряюще улыбнулся Саше. — Не бойтесь, я не донесу на вас. Раз вы пришли ко мне, следовательно, вам нужен врач. И я помогу вам, насколько это в моих силах. Всякий больной заслуживает помощи. Вас ведь мучает что-то более серьезное, чем бессонница? Вы щуритесь, вам нужен рецепт на очки? Или вас беспокоит то, о чем трудно говорить? Что-то по женской части?
— Мне нужен врач, — сказала Саша. — Только не для себя. Моим товарищам необходима ваша помощь. Моя подруга умирает, ей двадцать три года. И эти больные никак не могут попасть сюда, к вам на прием. Надо, чтоб вы отправились к ним.
Доктор отрицательно покачал головой.
— Чудовищно говорить это, — сказал он. — Долг врача велит не отказывать в помощи тем, кто в ней нуждается. Но поехать с вами лечить ваших друзей я не могу. Это исключено, потому что означало бы вступление в войну. И дело не только в том, что у меня семья — хоть это, конечно, главное.
— А в чем же еще?
— Я понимаю, что в царской России было много жестокого и несправедливого. Расстрелы рабочих демонстраций, еврейские погромы... Я и тогда все это не поддерживал. Хотя что мог поделать я, ординарный провинциальный доктор? Но вы осознаете, что развязанная вами гражданская война — это заведомо несоразмерный ответ? Миллионы жертв как месть за тысячи.
— Война не оперирует такими категориями, как соразмерность или месть, — ответила Саша. — Не более, чем сходящая с гор лавина. Вы можете говорить, что комок снега, с которого она началась, несоразмерен причиняемым ею разрушениям. Можете проклинать ее или умолять остановиться. Сколько угодно.
— Но вы могли по крайности не становиться частью этой лавины!
— Я не могла. А теперь и вы не сможете, — Саша резко встала и отошла к двери так, чтоб между ними было несколько шагов. Достала из кармана браунинг. — Вы мобилизованы в Объединенную народную армию.
 
Громеко чуть побледнел, но голос его остался спокойным:
— Пожалуйста, стреляйте в меня, если вам так угодно. Убить меня вы можете, заставить идти против совести — нет.
— Я и не собираюсь стрелять в вас, — сказала Саша. — В колено разве что, если станете на меня кидаться. Так что без глупостей, будьте любезны. Мертвый врач не поможет моим друзьям. Но вы сами сказали — у вас есть семья. Жена, дочка и сын. 
— Нет, нет, — ответил доктор, его речь ускорилась. — На это вы не пойдете, вы не осмелитесь. Вы прежде такого не делали, я же по глазам вашим вижу, что вы никогда…
— У меня был сын. Возраста вашей дочери. Приемный, но роднее его у меня не было никого в жизни. И он погиб ради того, чтоб мой полк сохранил боеспособность. Теперь для этого нам нужен врач. Вы полагаете, если потребуется пожертвовать чужими детьми, это меня остановит? Хотите проверить?
Саша удерживала его взгляд. Настраиваться на его неровное дыхание она не стала. Если б она пыталась обмануть его, это помогло бы. Но она говорила чистую правду, и здесь достаточно контакта глаз, чтоб передать свою убежденность.
— Да будьте вы прокляты, — сказал Громеко. — И часто вы, борцы за свободу и всеобщее счастье, похищаете людей силой и угрожаете убийством детей?
— Столько, сколько нужно. Сейчас вы соберете инструменты и материал. У наших огнестрельные и осколочные ранения. И еще рубленые, от сабель. И так будет в дальнейшем. Берите все, что может понадобиться при лечении. Потом я дам вам проститься с семьей. Назовите родным убедительную причину, по которой вам надо уехать на несколько дней. Поезд в сторону Москвы уходит через сорок минут. Скажите, что едете на нем, на срочный консилиум в какой-нибудь госпиталь. Давно вы живете в Ряжске?
— Полтора года…
— Тогда вы, возможно, знаете, как в этих краях обходятся с доносчиками, — это было верно про Моршанск, но Саша понадеялась, что здесь такие же нравы, ну или доктор поверит в это. — Если ваши родные сообщат в полицию, вас это едва ли спасет — у нас быстрые лошади. А им уже никто не сможет помочь. То же самое, если вы сделаете что-то глупое по дороге через город. Постарайтесь попрощаться с ними так, чтоб они ничего не заподозрили. Я убираю пистолет в карман, видите? Но с предохранителя не снимаю. И стреляю я быстро.
Все это было шито белыми нитками, но Саша понимала, что доктор растерян, и дожимала его. Сбитый с толку человек склонен повиноваться тому, кто говорит уверенно и веско.
Вышли они через двадцать минут. Доктор собрал две большие сумки. Вопреки обстоятельствам, о своих будущих пациентах он начал заботиться уже сейчас. Сцену его прощания с родными Саша наблюдала пристально, но надеялась, что сможет не вспоминать никогда — столько тепла и доверия было в семье, которую она только что разрушила.
Маршрут отхода был продуман заранее, и Саша надеялась, что эти темные грязные улочки никто патрулировать не станет. Они прошли уже две трети пути — днем отсюда лес был бы уже виден. И тут впереди появился свет. Четверо вооруженных людей. Патруль.
— В переулок, быстро, — прошептала Саша так твердо, как только могла. — Один звук — и я пристрелю вас.
— Стреляйте, — сказал доктор спокойным, почти отрешенным голосом. — Вы знаете, что патруль услышит выстрел, и тогда вам не скрыться. И мертвый врач никому уже не поможет. 
— Мертвый врач не вернется к своей семье.
Уже слышен был топот сапог. План строился на том, что здесь не будет патрулей… или что ей удастся доктора запугать… или на чем, черт возьми?
— Лучше смерть, чем ваша братоубийственная война. Но мы еще можем оба остаться в живых. Хоть вы и угрожали моим детям, я не держу на вас зла. Уходите. Я вас не выдам, обещаю. Но моя жизнь принадлежит мне, я и не позволю…
Глухой удар. Доктор упал бы на землю, но возникший из темноты Лекса подхватил его, швырнул на обочину, быстро нырнул туда сам. Саша забрала сумки и последовала за ним. Вжалась в землю. Пальто из британской шерсти впитывало жирную, пахнущую навозом грязь.