Мое не мое тело. Пленница (СИ)

По моему телу прокатила нервная дрожь, и я будто с удвоенной силой ощутила, как оно болит после ночи. Как потянуло между ног, отзываясь болью в животе, в пояснице. Это будет ужасно…
Я медленно поднялась, напряженно глядя на Нордер-Галя, будто передо мной стоял хищник, готовый к прыжку, способный разорвать. Шагнула за спинку стула, словно наивно надеялась, что он может стать преградой. Мы стояли, молча, напряженно. Мое сердце колотилось, как безумное, оглушало. На висках Нордер-Галя налились чернильные вены, лицо лоснилось от выступившей испарины. Воздух уплотнился, искрил электричеством. Свежий острый запах заползал в нос, холодя, покалывая, и будто распускался в мозгу, ударял в виски морозной стужей. На крошечное мгновение мутилось сознание. По коже блуждали электрические импульсы, и я будто видела мерцание, напоминающее морозные узоры на ночном окне.
Наир усиливал ощущения, боль в теле становилась почти нестерпимой. Будто со всех сторон снова и снова били палками по свежим синякам, по открытым незажившим ранам. Я невольно посмотрела на свои ноги — боль усилилась настолько, что я боялась увидеть кровь. В животе завязался пульсирующий ком, от которого поднимались импульсы по позвоночнику. Спина немела.
Я вцепилась пальцами в край спинки стула, стиснула так, что перестала их ощущать. Я знала, что они стали белыми. И станут багровыми от прилившей крови, когда я их разожму. Я беспомощно огляделась, но бежать было некуда. В порыве безумного отчаяния я вновь посмотрела в лицо Нордер-Галя и покачала головой:
— Пожалуйста, не сейчас… Умоляю.
Лучше бы я молчала. Мои слова будто послужили сигналом к атаке. В долю секунды Нордер-Галь обогнул стол и прижал меня к стене, придавливая всем телом. Будто каменной плитой. Обездвиживая, сминая грудь, не позволяя легким развернуться. Я пыталась оттолкнуть его, но это было бесполезно. Я видела безумные глаза, в которых плясали зрачки. То заливая радужку, то жаля крошечными точками. Он обезумел от наира, видел только желания своего тела.
Нордер-Галь без труда преодолел мое ничтожное сопротивление, припечатал запястья к холодной стальной стене, зажал одной рукой. Казалось, они вот-вот хрустнут. Другая легла мне на шею опасной жесткой хваткой, не позволяя крутить головой. Я все еще пыталась рассмотреть в его взгляде признаки сознания. И не находила. Только теперь я поняла, как он сдерживался этой ночью. Должно быть, это стоило ему огромных усилий. Но теперь он не контролировал себя. Больше не будет снисхождения.
Я задыхалась от подступающей паники, и с ужасом чувствовала, как от этого волнения наир будто выливался через край. Но не могла взять себя в руки. В ушах звенело. Хотелось плакать, но сухие глаза лишь щипало. Губы Нордер-Галя накрыли мои, были жесткими, горячими, как раскаленный металл. Язык вторгался в мой рот, не лаская, а подчиняя. Я задыхалась. Руки проминали до костей, причиняя боль. Я буквально чувствовала, как под каждым его касанием начинали наливаться синяки, которые проступят через пару часов, уродуя тело.
Я глохла от его шумного дыхания. Нордер-Галь дернул ворот платья, пуговицы с дробным звуком покатились по металлу, как градины по жестяному козырьку. Он срывал платье с моих плеч вместе с широкими бретелями бюстгальтера. Ткань врезалась в кожу. Казалось, меня кромсают тупым ножом, безжалостно, с нажимом.
Я была беспомощна против чудовищной мужской силы. Чувствовала себя тряпичной куклой. Наир вокруг нас сгустился так, что напоминал желе, которое можно зачерпнуть десертной ложкой, вибрировал, искажал звуки, атаковал разрядами.
Руки Нордер-Галя были везде. Горячие, безжалостные, как тиски. Я инстинктивно сопротивлялась, даже не давая себе в этом отчета, не понимая, что моя борьба лишь все усугубляла, но слабела с каждой минутой. Хотелось хлестать его по щекам до тех пор, пока не придет в себя, пока не опомнится, пока не увидит, что делает. Но он уже задрал юбку, пропустил руку под мое колено, шарил по выставленному бедру. Между ног скрутило до острой рези. Если он прикоснется — я стану кричать.
 
Я пыталась поймать его взгляд, крутила головой. Едва узнала собственный голос. Осипший, слабый.
— Нордер-Галь.
Он не реагировал, будто не слышал, продолжая клеймить мое тело.
— Нордер-Галь! — Я освободила руки и обхватила его лицо, пытаясь заставить посмотреть на меня. Короткая жесткая щетина колола ладони. — Нордер-Галь! Посмотри на меня!
Он на мгновение замер, будто сквозь завесу морока мой голос едва-едва коснулся его сознания. Смотрел непонимающим стеклянным взглядом. Огромные зрачки медленно уменьшались. Казалось, он услышал.
Я провела ладонью по его щеке:
— Прошу, не сегодня. Умоляю.
Молчание. Он напряженно смотрел, как шевелятся мои губы.
— Прошу…
Сердце замерло, я будто звенела от надежды. Мучительно вглядывалась в его лицо и боялась шевельнуться, спугнуть, послужить детонатором. Нордер-Галь слегка отстранился, исторгая из меня вздох облегчения, но тут же кинулся, как атакующая змея, и впился в губы с удвоенным рвением.
Слезы застилали глаза. Я старалась оттолкнуть его, чтобы вздохнуть, перевести дух, но все было бесполезно. Вдруг он замер, я почувствовала, как зубы впиваются в нижнюю губу. Во рту разлился солоноватый привкус крови.
Нордер-Галь отстранился так же резко, как приблизился. Замер, глядя на меня крошечными точками зрачков. Вдруг развернулся и буквально вылетел из каюты.
Я не верила собственным глазам, казалось, сердце вот-вот выскочит из груди. Я в полном бессилии съехала по стене на пол, обхватила руками колени.
Он услышал меня.
Я сидела на полу, лихорадочно растирала заледеневшие ноги, покачивалась вперед-назад, с трудом понимая, что происходит. Он отпустил меня. Отпустил, как я просила. Это казалось настолько невероятным, что я опасалась, будто все почудилось. Моргала, трясла головой. Но я была одна. Лишь Асуран копошился на своем насесте.
Я, наконец, поднялась, держась за стену, запахнула на груди разорванное платье, аккуратно дотронулась кончиками пальцев до укушенной губы. Больно. Как же больно! Думаю, наутро она распухнет. Я подошла к столу, вылила в бокал остатки вина из графина. Осушила залпом, не чувствуя вкуса, мгновенно ощущая, как спиртовые пары пробираются в мозг. Сейчас мне хотелось этого больше всего — захмелеть.
Я ощущала себя в плотном наэлектризованном коконе, в котором было трудно дышать. Хотела, чтобы наир уснул, чтобы дал мне расслабиться, успокоиться. Я зашла в спальню, стянула с кровати серое одеяло, закуталась и легла, свернувшись. Меня колотило от холода, будто вышвырнули раздетой на мороз. Я нервно потирала друг о друга ступни, ежилась, пока в желудке не разлилось винное тепло, не понеслось с кровотоком. Я старалась ровно дышать, прикрывала глаза. Наивно казалось, что я могу контролировать биение сердца. Я прислушивалась, наблюдая, как удары становятся реже. Но это было всего лишь вино, которое оказалось необычайно крепким. Будто я выпила несколько рюмок коньяка. Но стало так хорошо, уютно, тепло.
Наир отпускал, и дышать становилось легче. Теперь воздух казался разряженным, будто я поднималась в горы. Слегка кружилась голова. Тело больше не болело так сильно. Мне было спокойно, охватила хмельная истома. Я откуда-то точно знала, что Нордер-Галь сегодня больше не притронется ко мне. Знала наверняка. Почему-то казалось, будто он пообещал это, дал слово. И сдержит. Он всегда держит слово.
Я вспоминала его безумные глаза, напряженное лицо. Он мог сделать все, что пожелает, никто не остановил бы его. Но он сдержался. И вопреки желанию я испытывала что-то вроде благодарности. Я не должна благодарить его за это — я здесь только по его вине. Но это непрошенное разрушительное чувство вползало исподтишка. Как диверсант. И отравляло недопустимыми терзаниями.
Хотелось знать, куда он пошел. Что-то подсказывало, что он сейчас с этой красивой женщиной, Кьярой. И эта мысль смущала меня. Было бы проще, если бы он поступил так, как остальные. Я бы ненавидела, видя одну черноту. Теперь же я ненавидела за глупость себя, но не могла ничего с этим поделать. Я цеплялась за человека, который порой мелькал в нем. Не хотела, понимая, что все это неправильно, но это было на уровне каких-то природных инстинктов, женского естества, которое так не вовремя зашевелилось. И эти странные ощущения, будто я знаю его очень давно. Его привычки, его черты. Он будто не был чужим.