Трилогия Мёрдстоуна

Ну то есть, миленький, сплошь радостные известия, сказала бы она, если бы только поганец наконец снял трубку.
Вопреки всем ее принципам в ней начала крепнуть совершенно раздражающая уверенность, что он мертв. Перед мысленным взором все чаще и чаще вспыхивало гротескное изображение. Тело Филипа, разлагающееся в глубоком кресле; посиневшая плоть, кишащие во внутренностях черви. Минерва твердила себе, что это просто смешно. Его бы уже давно нашли. Хотя, может, и нет; соседей у него не было, и она сильно сомневалась, что к нему часто захаживают гости.
В одно прекрасное утро, обнаружив у себя под носом назревающий прыщик, она решительно залезла в БМВ и скормила спутниковому навигатору индекс Филипа.
Весь этот нервный и напряженный период Ивлин продиралась через рабочие дни, подобно лошади с обвязанными мягкими тряпками копытами. Она принимала звонки, украдкой подменила обычный кофе на декофеинированный, следила, чтобы в ящике письменного стола всегда была припасена сотня-другая сигарет. Звонила Мёрдстоуну каждый час и вешала трубку, как только включался автоответчик.
Вплоть до сегодняшнего дня, когда, незадолго до возвращения шефини, услышала в ответ на обычный звонок лишь странный вибрирующий вой.
— Доброе утро, детка. Какие новости? Как Катберт?
Ивлин вскинула взгляд и храбро улыбнулась.
— Ну, нарыв вырезали. Ветеринар говорит, можно забирать сегодня во второй половине дня. Ничего? Около четырех?
— Не вижу, почему бы и нет. — Минерва прислонилась к дверному косяку. Заходить внутрь ей явно не хотелось.
— И как? — спросила Ивлин. — Был… был он там?
— Нет.
— А.
Минерва глубоко вздохнула всем телом. Плечи у нее немного приподнялись.
— Детка, мне надо, чтобы ты позвонила Перри Уиплу. Ланч, как можно скорее. Пусть сам назовет где.
Ивлин приподняла брови.
— Знаю, детка. Но дело приняло очень странный оборот. Мне нужно поговорить с кем-то, кто занимается всяким странным.
  
3
 
Вдрукчода Дут переключился на понижающую передачу. Развалюха мини-автобус приближался к последнему повороту перевала. Несмотря ни на что, со временем вышло идеально. Они начинали последний участок подъема к Пунт-Камбуму ровно в тот момент, как склон озарило лучами предвечернего солнца. Он повернулся к своему кузену, гиду-проводнику Ахренте Бечо, и улыбнулся.
— Через минуту американцы скажут «патрисающи».
Ахренте поплотнее закутался в парку и хмыкнул. Американцы всю дорогу твердят «патрисающи». И повторят снова, когда увидят белые, красные и золотые крыши монастыря, прилепившиеся к склонам под Шанд’р Га. У последней чайной лавки Вдругчода спросил у Шерри, американки с красивыми, длинными, как у козы, сиськами, что значит это странное слово.
— Ну, — сказала она, — это как «Невероятно!», понимаешь?
Забавно, иной раз американцы так напоминают китайцев.
Он бережно провел автобус за поворот и на пару секунд оторвал взгляд от ненадежной дороги. Снега на вершинах Тангулая пылали ослепительно-розовым, словно по ним разлилась смешанная с молоком кровь. Под ними лежали тени оттенка мокрых джинсов. А потом вдалеке показался словно плывущий в воздухе сияющий Пунт-Камбум.
— Ух ты, — ахнул кто-то на задних сиденьях. — Патрисающи.
Кто-то другой отозвался:
— Бог ты мой, и вправду же патрисающи.
Монах-странноприимец смотрел, как автобус, петляя между рядами потрепанных ветрами молитвенных флагов, приближается к цели. Опустив взгляд, следил, как посетители вытаскивают рюкзаки и останавливаются, оценивая ведущий к воротам монастыря пролет из шестидесяти шести ступеней.
Две пары молодых людей зашагали наверх решительно и бодро, как автоматы. Пятому посетителю пришлось тяжелее. Он сутулился, то и дело останавливался перевести дух, плечи его ходили ходуном от судорожных вдохов. Он был старше прочих, бородат и как-то в целом неухожен. Странноприимец приветствовал американцев безмолвной улыбкой, но не открыл рта, пока запыхавшийся пятый гость не добрался до террасы.
 
— Добро пожаловать в Пунт-Кумбум, друзья мои. Меня зовут Сэндап Нос. Странноприимцев этого монастыря испокон века зовут Сэндап Нос. Я сто первый по счету. Можете называть меня Сэнди. — Монах говорил на певучем, но безукоризненном английском. Лишь один из пяти посетителей мог различить в его речи легкий акцент жителя Глазго. — В самом скором времени я покажу вам, где разместиться. Но сперва главное. Вы провели в пути долгое время, так что, ручаюсь, не откажетесь от чашечки чая.
Он внутренне улыбнулся, увидев, как пять лиц перекосило от ужаса.
— Нет-нет. Не бойтесь. Никакого масла яка. Настоящий чай. Мы получаем его из Ассама контрабандой. Лучшего вам не продадут даже в «Фортнум и Мейсон». Сюда, пожалуйста.
В тускло освещенной чайной комнате Сэнди сел рядом с бородатым «инджи».
Тот держал пиалу обеими руками, низко пригнув к ней голову.
— Силы небесные! — сказал он. — До чего же хорошо. Я не пил приличного чая с тех пор… — Он поднял лицо и посмотрел невидящим взглядом во мрак. — Уже довольно давно.
Монах обрадованно всплеснул руками.
— Да вы англичанин!
— Да. Ну то есть шотландец. Меня зовут Йен Маккафлин.
Лицо Сэнди засияло еще сильнее.
— Шотландия! А откуда именно?
— Э-э-э… Дамфрис.
— Я его знаю! Знаю! Дамфрис и Гэллоуэй!
Ч-черт, мысленно простонал Филип.
— Я получил степень по управлению бизнесом в университете Глазго. Диплом с отличием второй степени! Потом два года в «Миллер-энд-Миллер», биржевые маклеры.
— В самом деле?
— Да, да… — Улыбка монаха поблекла. — Но это чертовски плохо сказалось на моей карме. Я уже начал всерьез задумываться, не предстоит ли мне в следующей реинкарнации родиться ленточным глистом. Так что я вернулся домой. — Он пару секунд помолчал. Стекла его очков поблескивали в отсветах лампы. — Как бы там ни было, — продолжил он, снова обретая пугающую жизнерадостность, — как там старый-добрый Дамфрис?
— Не могу сказать. Я жил там только до четырех. И больше не возвращался.
Сэнди кивнул.
— Шотландцы, народ знаменитый переселениями по свету.
Тут он закрыл глаза, откашлялся и продекламировал с гортанным горским выговором:
 
 
Видал я мир, но до сих пор
 
Никто мне в мире не родня.
 
Не понимаю я людей
 
И те не поняли меня [16].
 
 
— Великий Рэбби Бёрнс, разумеется. Еще чаю?
Позже, стоя в двери кельи, Сэнди сказал:
— Не так аскетично, как в монашеской келье, но лишь самую малость.
Тонкий матрас и одеяло. Масляная лампа, пиала и термос на низком сундуке. Четырехногий табурет. Мутная картина (изображение Будды Дипанкары, но Филип, понятное дело, этого не знал). Незастекленное окно, закрытое наглухо ставнями. Дверь — судя по виду, добрых десяти сантиметров в толщину, висящая на четырех огромных петлях с продолговатыми засовами.
— Все в порядке.
— Наша скромная трапеза будет подана через двадцать минут, — сообщил Сэнди. — Потом вы с прочими гостями приглашаетесь присоединиться к нам в дукханге для вечернего собрания. Для вас это все будет сплошная тарабарщина, разумеется, но бывает довольно живо. Отличное развлечение.
— Э-э-э-э… я, должен признаться, изрядно устал. Наверное, из-за высоты. Возможно, лягу пораньше. Скорее всего, завтра вечером уже выберусь.
Спартанское ложе так и манило к себе.
Монах наклонил голову набок. В улыбке его появился оттенок озадаченности.
— Завтра, Йен? Но разве ваша группа не уезжает завтра днем?
— Э-э-э… честно говоря, Сэнди, я не совсем с группой. Просто убедил гида меня сюда подбросить. Честно говоря, подкупил. Я думал… надеялся задержаться здесь чуть дольше.