Трилогия Мёрдстоуна

— Да ну!
— Клянусь.
— Силы небесные, — сказала Ивлин и налила им обеим еще кофе. — Так во что он все-таки был одет?
— Ну, так-то нормально. Но — но! — вокруг груди у него был повязан пояс от халата.
— Зачем?
— Ага. Ну так. — Минерва повернулась и посмотрела на Ивлин. — Я не в настроении задушевно беседовать, окей? Скажу только, что все чертовы выходные я не смогла убедить его это снять.
— Ни ради чего?
— Ни ради чего.
Телефон Ивлин зазвонил. Они с Минервой молча выждали, пока Вал Снид закончит свое язвительное сообщение.
— Так почему? В смысле, почему б не снять?
Минерва глубоко вдохнула.
— Он привязал себе к груди ту идиотскую штуковину с Натвелловского награждения, вот почему. Ну знаешь, которую ему вручила Арора Линтон. Я сперва думала, это все из-за нее, ну понимаешь? Типа фетишизма, с него станется. Но дело оказалось не в этом.
— А в чем тогда?
— Понятия не имею. Нет, правда, не знаю. Один раз он сказал что-то про координаты. Какую-то бессмыслицу. В другой, что, мол, это его талисман. Что-то про свои четыре сферы, понимай как хочешь. Имей в виду, он был сам не свой. Хлестал вискарь, как будто последний день живет. И в отношении туалета вел себя ужасно странно. Прямо не выносил, чтобы я туда заходила. А стоило мне все же зайти, ошивался под дверью. Кошмар какой-то. Ну то есть, сама знаешь, как сложно что-то сделать, когда ты с парнем, даже в лучшем случае. Но сидеть там, зная, что он по другую сторону двери, да еще и твердит: «С тобой все в порядке? Долго ты там?» Боже праведный! Меня до сих пор крючит. Если мне в голову еще хоть раз придет туда ехать, прикуй меня наручниками к письменному столу и запри дверь. Я серьезно. Запиши себе и поставь дату, окей?
— Как в прошлый раз? Непременно.
Они некоторое время помолчали.
— Итак, — сказала Ивлин. — Рискну ли спрашивать?
— Говорит, написал около сотни страниц.
— И правда написал?
— Бог весть. Он не хотел, чтобы я читала. До самого вечера воскресенья и сессии с ним в этом занюханном пабе.
— Ох.
— И вправду ох. Боже, на что приходится идти ради литературы. Я вынудила его распечатать первые десять страниц — и это было все равно, что зубы тянуть. Даже хуже.
— И?
— Блестяще, Иви. Великолепно. В жизни ничего подобного не читала. Гораздо лучше «Темной энтропии».
— Можно почитать?
— Неа. Едва я закончила, он вырвал у меня страницы. Как будто это адресная книга Ми-шесть.
— А теперь у него затык?
— Да, черт возьми. Затык. Дай нам еще по сигаретке. Пожалуйста.
  
8
 
Двадцать три дня до дедлайна — и у Филипа отросла борода, хотя он едва ли заметил это. Он смутно осознавал, что когда опускает руку ото лба к груди, чтобы покрепче прижать Амулет, то задевает по дороге что-то волосатое, но вообще-то давным-давно уже не смотрелся в зеркало.
В маленькой комнатке было жарко, и ему вдруг подумалось, что неплохо бы проветрить. Он не без труда открыл окно — и удивился, обнаружив, что ничего не изменилось. На улице тоже стояла жара. От физического усилия, потребовавшегося на то, чтобы встать и открыть окно, у него закружилась голова. Все потому, что еда у него закончилась уже довольно давно. От аварийного запаса, купленного Минервой в деревне в тот ее мучительный и неловкий приезд, не осталось и следа. В холодильнике одиноко лежала тонкая пластиковая упаковка чего-то, что, видимо, когда-то было копченым лососем. Вчера вечером Филип рассмотрел ее повнимательнее и обнаружил, что срок годности закончился в 2001 году.
И чай, и кофе превратились, в далекие воспоминания. Иногда Филип скучал по ним — обычно по утрам, но лишь с тем ностальгическим смутным сожалением, с каким старики вспоминают о сексе. Без еды он не особенно страдал; напротив, ему казалось, что так он горит ярче, концентрируется яростнее. Заодно это снимало проблему с туалетной бумагой. Израсходовав запас старых газет, он вынужден был перейти на книги. «Радугу» он извел довольно быстро, зато с «Сыновьями и любовниками» дело пошло уже медленнее. За неделю он добрался только до третьей главы. А закончится Лоренс, всегда остается Кингсли Эмис. Это все были не проблемы. Но алкоголь тоже закончился — и вот это уже проблемой было.
 
После той прерванной весенней прогулки он получал предупреждения еще два раза — один в «Приюте коновала» во время выходных с Минервой, а второй — когда попытался добраться до деревни, потому что допил бутылку молочного ирландского ликера. И в обоих случаях это ощущение ползущих под кожей раскаленных крабьих клешней в груди, эта электризующая дрожь заставили его ринуться домой. Разумеется, оба раза — ложная тревога, но это служило пугающим (или он имел в виду — ободряющим?) доказательством того, что Амулет все еще… активен. И явно хочет, чтобы он, Филип, был наготове. Филип практически не сомневался: отважься он на еще один бросок к «Квик-марту», произойдет то же самое. А если он проигнорирует предупреждение, бросит вызов силам Амулета, с того станется в наказание начать трансляцию без него. Да-да, вполне правдоподобное предположение. От Амулета как раз такого и жди.
С другой стороны, никуда не деться и от того глобального, непреложного, неоспоримого факта, что он не может, совершенно не может обходиться без треклятой выпивки.
Внезапно Филип кое-что вспомнил — кое-что чудесное. Неверными шагами он спустился на кухню, рывком распахнул шкафчик под раковиной, повытаскивал, роняя и разбрасывая, всевозможные моющие средства — и в самой глубине обрел искомое. Вот он, почти целый галлон «Фермерского сидра» в пластиковом контейнере. Усевшись на сушилку для посуды, Филип протер кухонным полотенцем засалившуюся крышку, но уже в процессе заметил в контейнере что-то, чему там быть не полагалось. Усилием воли не разрешая себе паниковать раньше времени, он открутил крышку — и поневоле отпрянул назад от резкой вони вырвавшегося наружу газа.
Когда глаза перестали слезиться, он увидел, что под самой поверхностью сидра плавает густая желеобразная масса. Филип осторожно просунул внутрь черенок деревянной ложки. Вещество облепило ее. С виду оно напоминало плаценту какого-нибудь гротескного инопланетного существа.
В Филипе вспыхнула горькая ярость. Не яркая вспышка — скорее искорка от чиркнувшей спички ветреной ночью, — но и этого хватило. Филип провыл короткое непристойное ругательство и заметался по дому, словно заклинание твердя список того, что ему нужно.
— Деньги? Бумажник. Где? В кармане куртки. Да. Купюры, крупные, несколько штук, хорошо. Обувь, да, обувь. Ключи? Нет, на фиг. Стоп. Пешком или на машине? На машине. А я смогу? Черт, а заведется? Столько стояла без дела. Черт. Надо попробовать, быстрее выйдет. Ох, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, скотина ты этакая.
Миг — и он уже выскочил из дома. В глубинах сидра на сушилке для посуды склизкий бактериальный матрикс с тихим хлюпом восстановил прежние формы.
В двадцать шесть минут второго Мерили вошла в библиотеку и привалилась к двери в позе, позаимствованной из эпохи немого кино. Фрэнсин оторвалась от околополуденных трудов — размышлений, в какую графу каталога занести «Дельту Венеры» Анаис Нин, в «Географию» или «Астрологию», — и ахнула.
— Мамычки, Мерили, да ты вся белая, что ошпаренная свинья. Что стряслоси? Только не говори, что у них пирожки с карри закончилиси!
— О, Фрэнсин, Фрэнсин! Забудь ты про пирожки. Пошли лучше в детский отдел. Даже говорить не могу, надо опустошитьси в кресло-мешок. В жизни ничего подобного не видела!
— Да чего там?
— Мёрдстен. В супермаркете.
— Быть не могет!
— Еще как могет. И прихвати-ка малибу с пепси.
Когда сестры устроились в своих оранжевых вельветовых гнездышках, напоминая два осевших кремовых пирожных, Мерили подергала носом.
— Тут что, опять кто напрудил?
— Да вродя не замечала. Ладно тебе, не томи. Выкладай про Мёрдстена.