В тесном кругу

— Как в монастыре, — подсказывает господин Блеро.
— Отнюдь. Скорее уж как в закрытом клубе. Да, вот именно! Мы все — члены некоего «Жокей-клуба», которые купили здесь участки за очень большие деньги, но только наш «клуб» устроен по-американски, то есть без снобизма, без великосветских условностей, без какой бы то ни было особой философской установки. Нас можно сравнить с поклонниками природы или какого-нибудь языческого божества.
— Иными словами, вы стремитесь не к изоляции, а просто ищете себе укромный уголок, — говорит господин Блеро.
— Совершенно верно. Мы считаем, что, достигнув определенного возраста, имеем право на комфорт. Не так ли, мадемуазель?
Жюли вежливо кивает. Этот Местраль поистине неистощим. Ей хочется предостеречь гостя. Если «Приют отшельника» действительно защищает своих обитателей от опасностей внешнего мира, он не в состоянии спасти их от болтунов.
Но господину Блеро интересно. Он продолжает:
— Разве в конце концов вам не становится скучно? Видеть все время одни и те же лица?
Местраль не дает ему договорить. Похоже, он не очень-то любит, чтобы его слова подвергали сомнению.
— Во-первых, мы приглашаем к себе кого захотим. У нас бывает много гостей. Разумеется, при одном условии. Никаких животных. И — никаких детей. У нас имеется собственный частный порт и собственная частная дорога до самого забора.
— Так у вас есть и забор?
— Разумеется. И привратник, который по телефону может связаться с каждым домом. Если не принять некоторых мер предосторожности, то скоро житья не станет от отпускников. У привратника имеется список с фамилиями тех, кто приглашен. Конечно, их не может быть сразу слишком много. Для решения этого и прочих вопросов мы каждую неделю проводим нечто вроде конференции. Дорогой друг, вы сами все это увидите. Мы воспользовались идеей, которая была осуществлена во Флориде — в «Sun City», но только мы приспособили ее под свои вкусы и привычки. И у нас чудесно получилось. Не так ли, мадемуазель?
«Мне бы гораздо больше хотелось стать сторожем на маяке», — думает Жюли. Она оставляет без ответа обращенный к ней вопрос. Ей очень хочется опять закурить, и она не собирается бороться со своим желанием.
Жюли перебирается в маленькую рубку и здесь долго сражается с сумкой, с пачкой «Голуаз» и особенно жестоко — со спичками. Долгая борьба давно стала ее буднями, потому что каждый предмет полон вероломства, каждый таит в себе скрытые ловушки. Все-таки ей удается зажечь сигарету, и наконец она присаживается на узкую скамейку, вдыхая терпкий дым, от которого успела отвыкнуть. Местраль прав. «Приют отшельника» — идеальное место, чтобы чувствовать себя как дома, чтобы ощущать себя одиноким среди людей. Но как же быть ей, если ее враг — это вовсе не любопытный отпускник, не незваный гость! Ее враг — сосед, совладелец, сожитель! Все, что начинается с приставки «со»!
Катер заходит в бухточку, окруженную красноватыми скалами. Небольшой мол ведет к складу, где под навесом сложены коробки, картонные ящики, мешки, пакеты и контейнеры, которые каждый день привозит шлюпка, снабжающая остров продовольствием. Деревянный щит, вбитый на краю мола, крупными белыми буквами сообщает: «Частное владение». Местраль помогает Жюли сойти на берег и оборачивается к своему спутнику.
— Начиная отсюда, — говорит он, — все вокруг — частное владение.
Асфальтовая дорога ведет к решетчатой ограде, которую сейчас красит какой-то человек в сером заляпанном халате и каскетке с большим полотняным козырьком.
— Мы еще не до конца обустроились, — объясняет Местраль. — Мы ведь здесь всего полгода. Привет, Фред!
Для поддержания дружеской атмосферы, которая должна царить в «Приюте отшельника», многие из ее обитателей решили называть друг друга на американский манер.
Понизив голос, Местраль говорит:
— Фред — бывший промышленник. Его завод перекупили японцы. Очаровательный человек.
— Ступайте вперед, — говорит Жюли. — Я вижу, вы спешите.
По тому, как Местраль наклоняется к уху своего гостя, она догадывается, что теперь он говорит о ней… Ужасная травма… такой талант… главное, никогда не смотрите на ее руки… Все здесь всё знают. Она чувствует, что ее здесь не любят. Она «неудобна». Ее присутствие раздражает. На нее смотрят как на прокаженную.
 
Обитатели острова не желают видеть на своих аллеях ни костылей, ни загипсованных рук и ног, вообще никаких перевязанных личностей: ничего, что хотя бы намекало на выздоровление после болезни. Самым старым из них не больше семидесяти лет, и они продолжают заниматься спортом, в том числе и женщины. Выделяется из общей массы одна лишь Глория Бернстайн — она предпочитает, чтобы ее продолжали называть ее сценическим именем. Но разве не сохранила она в свои почти полные сто лет молодость мыслей и поступков? Ею здесь гордятся, словно покровительницей клана, ну а благодаря ей терпят и Жюли. Разумеется, никто не отрицает, что она тоже была в свое время выдающейся музыкантшей, но имя ее давно затерялось в потоке лет, а вот имя Глории до сих пор живо благодаря пластинкам. Жюли медленно шагает в сторону привратницкой. Она очень устала и тяжело опирается на палку. Она уже решила, что никому ничего не расскажет. Даже сестра не узнает о ее болезни. Глория не любит дурных вестей. В ее присутствии нельзя поэтому даже упоминать определенные события, например захват заложников или террористические акты. Если же что-нибудь подобное происходит, она подносит к глазам свою унизанную кольцами руку и шепчет: «Замолчите, иначе я заболею». И любому сразу станет стыдно за то, что посмел так ее мучить всякими историями из другого мира.
Жюли останавливается. Из домика выходит Роже.
— Помочь вам, мадемуазель?
— Нет-нет, спасибо. Это я от жары чуть размякла.
Больше всего ее угнетает необходимость целый день напролет демонстрировать приветливость, отвечать любезностью на любезность, всегда держать наготове улыбку и проявлять вечную готовность услужить, что бы ни случилось. Это какая-то вечная каторга задушевности.
Жюли снова идет вперед. Она решила вернуться домой аллеей Ренуара. Архитектор, спроектировавший «Приют отшельника», счел гениальной собственную идею каждую аллею назвать именем какого-нибудь художника. Домам он присвоил названия цветов. Наверное, ему казалось, что так будет веселее. Жюли с сестрой живут в «Ирисах». Действительно, многоцветье садов, раскинувшихся под мачтовыми соснами, играющими со свежим бризом, радует глаз. За садами следит Морис — брат Роже. Он поливает, подстригает, обрезает, а кроме того, дает советы тем из местных обитателей, кто в охотку выращивает цветы сам. Правда, таких не много. Где бы им было выучиться?
Жюли смотрит, как работает Морис. Он обихаживает розы мадам Бугро, которая дремлет сейчас в шезлонге, прикрыв глаза темными очками. Раньше, когда Жюли выезжала на гастроли в восточные штаты США, ее приглашали в гости некоторые жившие там друзья. Ей запомнилось, что между участками там не было никаких заборов. Пространство не было разделено, оно принадлежало всем. Точно так же в домах не существовало прихожих. Ты просто открывал дверь и сразу попадал в уют жилья. Те, кто задумал «Приют отшельника», поставили своей целью воспроизвести именно этот жизненный стиль. Они отгородились от внешнего мира в своем узком кругу взаимного доверия, прочно защитив свою старость от любого вторжения извне. И тем не менее…
Мадам Бугро — она уже бабушка, но все равно следует называть ее «Пэм» — вяло машет рукой.
— Присаживайтесь, Жюли. Вы ведь не спешите… — Она легонько похлопывает по плетеному креслу, словно подзывает кошку. — Я должна была быть у вас, — говорит она. — Ваша сестра сегодня рассказывает о своем первом путешествии на «Нормандии». Вы знаете, как это захватывающе! Но у меня что-то разболелась голова…
Все. Ловушка захлопнулась. Теперь Жюли не вырваться. Приходиться присесть. Но за гостеприимство следует платить откровенностью, и Жюли послушно докладывает, как провела нынешний день «на суше». Здесь принято говорить именно так: «суша», как говорят моряки, попавшие в увольнение на берег. Свой визит ко врачу она обходит молчанием, но зато подробно рассказывает обо всем, что видела. В «Приюте отшельника» «рассказывать» — означает соблюдать правила добрососедства. Рассказывают друг другу о самочувствии, о маленьких домашних хлопотах, о поездках куда бы то ни было и, конечно, делятся воспоминаниями. Спрятаться от всего этого невозможно. Вот и сейчас, когда Жюли шла совершенно бесшумно, ее все-таки поймал притаившийся за темными стеклами цепкий взгляд. Но странное дело, она не чувствует ни раздражения, ни привычной готовности к обороне. С тех пор как она «узнала», она словно бы пребывает в тумане. Говорит что-то, но так, словно за нее говорит кто-то другой.