Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14 (СИ)

Виталий перехватил его взгляд, и вдруг в голове блеснула догадка. Он уже не жалел, что подошел, все внутри напряглось в ожидании каких-то открытий.
— Ну и неправильно, — запальчиво возразил он. — Раз человек объявляет…
— Ты особо не тявкай, — оборвал его другой парень. — Он на равных началах. А когда лопухом остался, шиш выложил.
— Не, он сперва материно кольцо пообещал, — вмешался другой парень. — Домой покилял. Потом вернулся, говорит: «Заработаю».
— Он заработал, — грязно выругался первый.
«Это уже не просто факты, — лихорадочно думал Виталий, боясь пропустить хоть слово. — Это уже и душа». — И небрежно спросил:
— А теперь он как играет?
Парни незаметно переглянулись. Один из них встал и, чуть пошатываясь, подошел к Виталию, второй неожиданно оказался за его спиной.
— Номера выкидываешь? — с угрозой спросил первый и, наливаясь пьяной злостью, просипел: — Покажь карманы, мусор!
У Виталия была секунда на размышление. Он чувствовал жаркое дыхание стоявшего сзади, видел, как напряглись сидевшие за столом, готовые в любой момент кинуться на него. Лезть в карман было поздно, удар мог последовать мгновенно.
И Виталий нанес его первым, затылком, со всего размаха по лицу стоявшего сзади. Раздался крик. В тот же миг Виталий двумя руками рванул подошедшего парня на себя, нагнулся, и тот, не удержавшись, со стоном перелетел через него. А Виталий кинулся бежать к темневшим вдали воротам.
 
 
Парни бросились за ним.
 
 
— Ножа ему! — яростно крикнул кто-то.
 
 
«Только бы не споткнуться в этой тьме!» — мелькнуло в голове у Виталия.
 
У самых ворот он внезапно метнулся в сторону и прижался к стене, нащупывая в кармане пистолет. Он даже задержал дыхание, и сердце забилось еще отчаянней. Но то, что Виталий узнал о Ваське, и то, что того сейчас нет дома, меняло все планы.
 
Парни не заметили его. Они распаленной стаей пронеслись мимо, и Виталий услышал, как заспорили они на улице, обсуждая, в какую сторону он убежал.
 
Тогда Виталий неслышно отделился от стены и крадучись направился в глубь двора, к единственному парадному, над которым тусклым желтым апельсином висела лампочка.
 
На третьем этаже он позвонил. Дверь, обвешанную почтовыми ящиками, отперла высокая худая женщина в кофте с закатанными рукавами и в переднике. Лица ее Виталий рассмотреть не мог: свет на площадку падал только из двери.
 
 
— Не вы ли Вера Григорьевна? — спросил он, уже успев отдышаться.
 
 
Женщина в испуге прижала руки к груди.
 
 
— Я…
Она провела Виталия по узкому коридору. В комнате стоял полумрак. Горела только маленькая лампочка на столе, загороженная с одной стороны газетой. У окна угадывались две постели, большая и маленькая. Женщина сказала негромко:
— Они спят. Муж после суток. И Мишутка. Садитесь.
Виталий только сейчас разглядел ее осунувшееся строгое лицо с чуть заметными продольными морщинками на впалых щеках. «Красивая была», — подумал он.
Женщина сидела напротив него, положив на стол сцепленные руки, и с усталой покорностью смотрела на неожиданного гостя.
— Я насчет Васи, — почему-то через силу сказал Виталий. — Надо подумать о нем.
— Догадалась. Я уже все глаза проплакала. Плохо с ним. И моя тут вина есть.
Она говорила медленно, тихо, глядя на свои руки, очень худые, с длинными огрубевшими пальцами. И Виталий с состраданием подумал: «Заботы, заботы… Сколько их у нее…»
— Расскажите мне, Вера Григорьевна, все про Васю и… про свою вину. Я вас не обману.
В этот миг у Виталия вдруг появилось предчувствие, что за Васькой нет вины, и еще что он, Виталий, вдруг прикоснулся к какой-то издерганной, больной и сложной судьбе, мимо которой он уже не может пройти равнодушно. И это предчувствие в нем все росло, по мере того как говорила эта женщина, говорила тихим, ровным голосом, поминутно смахивая со щек слезинки, все уже перестрадав, все вспомнив в длинные, бессонные, одинокие ночи, одинокие всегда, и когда не было того, кто спал там сейчас, и когда он появился, потому что с ним она не могла делиться этим.
 
Вера Григорьевна и сама не понимала, почему она все рассказывает этому тонкому и какому-то ясному пареньку с почти детским, сейчас строгим и чутким лицом. Видно, есть у человека предел, дальше которого не может он носить в себе свое горе. И в ответ на первое же слово участия в такой момент, на искреннее, душевное движение распахивается исстрадавшаяся человеческая душа.
…Первого мужа ее арестовали в декабре пятьдесят второго года. Он был врачом. Васе минуло семь лет. Забирали мужа ночью. Она до сих пор помнит Васин отчаянный крик: «Папа, не уходи!.. Папа, убей их!..» Он цеплялся за отца, его невозможно было оторвать. Потом он долго не спал по ночам, вскакивал, звал отца. На улице волчонком смотрел на военных. Стал замкнутым, таким замкнутым, что никогда не могла она понять, что у него на душе, о чем он думает. Так и до сих пор все не может понять. А потом эти ужасные драки. Она не знает, как и почему они начались. И вот — колония. А после нее… Все хорошие вещи свои куда-то спустил. Говорит, пропил. Но она думает, что здесь другое. Что именно — не знает. Вася пьянством никогда не занимался. Здесь другое что-то… И какой-то камень у него на душе. Ласковым бывает только с Мишуткой, это его сводный братишка, — она кивнула на маленькую кровать у окна.
Виталий напряженно вслушивался в ее глуховатый голос, а взгляд его не мог оторваться от кружка света на столе, в котором лежали ее руки, натруженные, потрескавшиеся… И вдруг он увидел то, что, собственно, видел все время, но это проходило мимо сознания. На одном из сцепленных худых пальцев было надето кольцо.
— Простите, Вера Григорьевна. Откуда у вас это кольцо?
 
 
Она схватилась за кольцо так, словно он хотел отнять его.
 
 
— Это подарок первого мужа. Это память.
— А Вася знает, чье это кольцо?
 
 
Она подняла глаза на Виталия и тихо сказала:
 
 
— Однажды я ему про это сказала.
— Когда же?
…В тот вечер, года два назад, он пришел со двора неожиданно рано, возбужденный, испуганный даже. Пришел совсем неожиданно. И застал мать в слезах. Кольцо лежало перед ней на столе, она смотрела на него и плакала. Вспоминала годы жизни и человека, подарившего их ей. И Вася, ничего не поняв, но о чем-то догадавшись, вдруг глухо спросил: «Мама, откуда у тебя это кольцо?» А потом стиснул зубы и, ничего не сказав, убежал.
— А в чем же ваша вина перед Васей?
— Моя вина в моей слабости…
Женщина разомкнула пальцы, провела ладонями по лицу, словно стирая с него колебания и усталость, и вздохнула.
— Да, слабость, — повторила она. — А Вася сказал, когда вернулся, что я… предатель, — и горько усмехнулась.
 
 
…Виталий опомнился, когда был уже двенадцатый час. Он поднялся.
 
 
— Пойду, Вера Григорьевна. И поверьте мне, — он осторожно коснулся ее руки, — я ничего не употреблю во зло Васе. Ничего. И я… я теперь знаю, как с ним говорить.
 
— Я верю, — женщина грустно и чуть недоуменно улыбнулась. — Почему-то верю вам. Вы нам поможете.
 
 
В ту ночь Виталий долго не мог заснуть.
 
На следующий день, когда Виталий зашел к Цветкову, у того сидел Свиридов. Цветков был мрачен. Увидев входящего Виталия, Свиридов тяжело поднялся со стула.