Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

– Что на ужин, мам? – спросил Питер. Мой брат был бесконечно прожорлив и очень нетерпелив.
Этих слов было достаточно, чтобы все дружно вернулись в дом. Мы знали, что будет дальше.
Мать включила свет в кухне, вымыла руки и занялась делом: развернула обезглавленные птичьи тушки, выложила их на столешницу и промокнула чистым кухонным полотенцем. Мы все расположились на прочных стульях с высокими спинками, опираясь локтями на столешницу из зеленого мрамора, откуда можно было с удовольствием наблюдать Малабар в действии. На гигантском разделочном столе-острове прямо перед нами, точно дизайнерский букет, благоухали в вазе пряные травы – базилик, кинза, тимьян, душица, мята. Прямоугольный кусок сливочного масла, подтаяв, образовал глянцевый холмик. Крупная головка чеснока дожидалась материнского ножа. За нашими спинами протянулась гостиная, сплошь оформленная раздвижными стеклянными дверьми, за которыми открывался панорамный вид на Наузет-Харбор. За гаванью раскинулся широкий пляж: полоса песка цвета хаки, кое-где отмеченная пунктиром дюн, которые служили буфером между нашим берегом и Атлантическим океаном. Время от времени мать поднимала глаза от своей работы – измельчения, помешивания или натирания, – оглядывала нас всех и удовлетворенно улыбалась.
Моя мать приезжала в этот городок на Кейп-Код с тех пор, как была маленькой девочкой. Орлеан расположен у локтя этой гигантской «руки» (если смотреть с неба), которая на 100 километров вдается в Атлантический океан, а потом изгибается обратно к материку, постоянно сужаясь вплоть до скругленной «кисти» Провинстауна. В детстве Малабар жила в Покете. Когда она выходила замуж за моего отца, ей принадлежал крохотный домик в Наузет-Хайтс; а пару лет назад с помощью Чарльза, разумеется, она прикупила пару акров береговой линии. Покупая этот дом, она сразу заказала капитальный ремонт, и не случайно кухня в нем оказалась комнатой с лучшими видами.
Если думая о женщине на кухне у вас в голове возникает образ милой домохозяйки в фартучке с оборками или уставшей матери семейства, старательно исполняющей свой долг кормить малых детей, то вы представляете не ту женщину не в той кухне. Здесь, в доме на берегу залива, кухня была центральным командным пунктом, а Малабар – ее главнокомандующим. Задолго до того, как открытые кухни вошли в моду, она считала, что поваров следует прославлять, а не запирать в жарких преисподних, где они вкалывали в одиночку за закрытыми дверями. Именно в этой кухне меренги плавали по морям заварного крема, идеальные куски фуа-гра сбрызгивались инжирным сиропом, а салаты из водяного кресса и эндивия мастерски заправлялись оливковым маслом и морской солью.
Моя мать редко следовала рецептам. Она не видела в них особого проку. Обладая врожденным пониманием химии кухни, она нуждалась только в собственных вкусовых ощущениях, инстинктах и кончиках пальцев. В одной капле густого соуса, попавшей на язык, она умела распознать легчайший намек на кардамон, одинокий ломтик лимонной кожуры, неуловимый признак секретного ингредиента. Она обладала врожденным чувством композиции и структуры и знала, как их может изменить температура. Она прекрасно осознавала силу своего дара, особенно в том, что касалось влияния на мужчин. Вооруженная острыми ножами, душистыми специями и огнем, моя мать умела создавать пиршества, одни ароматы которых могли бы заманить корабли с одурманенной командой на рифы, а она торжествующе наблюдала бы, как они погружаются в бездну. Я знала о сиренах, поскольку читала греческую мифологию, и восхищалась талантами матери.
Теплый свет свечей озарил комнату, и веселое поскрипывание пробок возвестило, что ужин готов. Мы вшестером собрались вокруг стола и набросились на первое блюдо: сваренных на пару моллюсков с мягкими раковинами, которых мы с матерью собрали на ближней отмели во время утреннего отлива. Мы вскрывали раковины, скатывали кожицу с их продолговатых шеек, окунали тельца в горячий бульон с растопленным сливочным маслом и закидывали в рот. Океанский взрыв на языке.
 
Затем настала очередь основного блюда – главного кулинарного шедевра: Беновы сквобы были сервированы по-домашнему на огромной разделочной доске с канавками, которые улавливали текшие изобильные соки. Пользуясь длинными щипцами, Малабар выложила на каждую тарелку по крохотному голубиному тельцу. Запеченное до состояния слабой прожарки мясо оказалось шелковистым и нежным, мелкозернистым и более жирным, чем я ожидала. Кожица была масляной, как у утки, и хрустящей, как бекон. На гарнир мать сотворила пикантный кукурузный пудинг – мешанину зерен, яиц и сливок – и смачно плюхнула по большой ложке на каждую тарелку. Вкусы дополняли друг друга: сладкий и солоноватый, с определенной сочностью и легким намеком на кислинку.
Сняв пробу, мать замычала от наслаждения. Она никогда не стеснялась наслаждаться плодами своих трудов.
– Это, – проговорил Бен, прикрыв глаза, – само совершенство! – Он, сидевший рядом с Малабар, вольготно положил руку на спинку ее стула и поднял бокал. – За шеф-повара!
– За Малабар, – вторила ему Лили.
Все мы чокнулись бокалами. Отчим заулыбался и добавил:
– За мою милую.
Чарльз обожал мою мать, свою вторую жену, которая была на пятнадцать лет моложе его. Они оба состояли в браке, когда познакомились через общих друзей и влюбились друг в друга. Чарльз был благодарен моей матери за поддержку на протяжении его долгого развода и серии разрушительных инсультов, перенесенных им прямо перед их свадьбой, которые оставили ему на память частичный паралич правой стороны тела. Теперь он ходил, приволакивая ногу, и научился писать и есть левой рукой.
Чарльз и Бен дружили с детства, их свела вместе общая любовь к городку Плимуту, где Бен, прямой потомок паломников с «Мейфлауэра» [3], жил постоянно, а Чарльз год за годом проводил лето. Они были совершенно не похожи – Чарльз, вечно витавший в собственных мыслях, и Бен, такой земной и плотский; но эта дружба процветала десятилетиями. Разница в возрасте между ними составляла всего шесть месяцев, но страстный и притягательный Бен казался годами моложе моего отчима. Охотник, рыбак, защитник природы – и плюс к тому успешный бизнесмен, – Бен обладал энциклопедическими знаниями о природном мире и с энтузиазмом делился ими. За ужином я засыпала его вопросами: Как проходит брачный сезон у мечехвостов? Что вызывает ежегодную весеннюю миграцию сельди? Как мечут икру квахоги? Я пыталась загнать Бена в тупик, но не преуспела. Он знал все об окружающей среде и ее обитателях.
Пока мы вшестером наслаждались ужином, Бен просвещал нас насчет голубей, которых разводил уже более тридцати лет.
– А известно ли тебе, что птенцов у них высиживают и выкармливают оба родителя? – вопросил он, нацеливаясь крохотной косточкой в мою сторону.
– Так они, типа, как городские голуби? – спросила я, любопытствуя, те ли это чумазые создания, знакомые мне по Нью-Йорку, где я родилась и где по-прежнему жил мой отец.
– И да, и нет. Горлицы и голуби из одного семейства, Columbidae, – отвечал Бен, коснувшись моего предплечья. – Птицы, которых мы разводим, – белые горлицы.
– О, это такая великолепная стая, Ренни! – подхватила Лили. – Ты должна как-нибудь приехать к нам и увидеть их собственными глазами.
– С удовольствием, – отозвалась я и вопросительно глянула на мать, которая согласно кивнула.
– А как именно вы их забиваете? – поинтересовался Питер.
 
Бен в ответ показательно свернул крохотную невидимую шейку.
Вечер шел своим чередом, полный маленьких сюрпризов. Бен был энергичным человеком, он бурно жестикулировал, активно участвовал в разговоре, при этом внимательно слушая собеседников. Я заметила, что во время ужина его взгляд нет-нет да и возвращался к моей матери. Казалось, ей нравились эти быстрые взгляды, она встряхивала головой, как кобылка, и с готовностью смеялась. В какой-то момент я увидела, как она провела вилкой поперек холмика кукурузного пудинга. Мы обе подняли глаза, чтобы проверить, смотрит ли на это Бен. Он смотрел. Мать мельком улыбнулась мне и налила в мой бокал красного вина. Потом наполнила бокал Питера.