Луна над рекой Сицзян (СИ)
Хорошо ещё тётушка была глухой и не знала, что подчас вылетает изо рта Лао Хэй, иначе и без злосчастного купания в ванне сосуды в её голове уже сто раз полопались бы.
Лао Хэй были безразличны предпочтения тётушки. Точно так же ей было плевать на мнение руководителей: скажет «не приду на работу» — и не приходила, не хотела на собрание — и не шла, даже не удосуживаясь взять отгул. Она не обращала никакого внимания на предупреждения в парке и вместе со своими учениками из средней школы воровала цветы, мандарины, напитки в магазинчиках, при этом её веселье было очень искренним и непосредственным, а любое развлечение без риска казалось ей пресным и безынтересным. Изо рта её постоянно вылетали грубые слова, но детей это только веселило, они боготворили её, были ею одержимы, никто не обращался к ней «учительница Лао», а только «Лао Хэй» или «сестрица Хэй», считая её мафиозной атаманшей. Она переругалась почти со всеми коллегами по школе, но при этом у неё было полно друзей, круг её общения включал писателей, художников, режиссёров, звёздных исполнителей, родственников высокопоставленных чиновников, иностранцев — и белых, и темнокожих. Презрение к мнению тётушки и всех вышеперечисленных людей было её основным капиталом, она частенько заявляла, что общество грязно, и утверждала, что каждый день, возвратясь домой, сразу же принимает ванну; очевидно поэтому её мокрая голова с волосами, заколотыми множеством шпилек, так походила на шипастую булаву.
Она и впрямь больше не появилась в палате. Как-то я отправился к ней в школу, чтобы спросить, не знает ли она, кто такая Чжэнь Сюй — тётушка в последнее время частенько твердила это имя.
На её двери было прикреплено много записок, среди подписавшихся были некие Чжаны, Ма и другие. Стороживший дверь бородач с большим кожаным чемоданом уставился на меня с таким видом, будто у меня вовсе не было права приходить сюда, топтаться и хмуриться. Мне оставалось лишь тактично удалиться.
Когда я наконец её разыскал, с телефоном были какие-то неполадки и её голос звучал так слабо, будто доносился с луны.
— Чжэнь Сюй? Тётушка Хуан, которая раздаёт продовольственные карточки и проверяет счета за электричество, что ли?
— Кажется, не она.
— Тогда я не знаю. У тебя есть ещё что-то ко мне?
— Что, о тётушке и не спросишь?
— Она жива ещё?
— Жива, — неожиданно для самого себя я ответил как-то неуверенно.
— Будут нужны деньги, заходи. В выдвижном ящике. Ключ от двери на старом месте, — добавив это, она тут же положила трубку.
Я знал, что когда дело касалось денег, она не скупилась, да и во многих других вопросах тоже. Но мне не нужны были деньги.
Что же мне было нужно? Я и сам не знал. Тётушка лежала дома и колотила по стоящему рядом с кроватью столу: «бум, бум, бум!» Я в спешке бросался к ней с уткой и нагретыми детскими пелёнками.
— Нет, я голодная, голодная я!
Она снова торопит меня с едой, но, посмотрев на часы, я вижу, что ещё нет и одиннадцати.
— Что ты хочешь покушать? — спрашиваю я, старательно пытаясь взять себя в руки и не думать о пене вокруг её рта.
— Мясо!
Она снова толкнула стол, и он загремел как крыша, в которую ударила молния, и долго дребезжал, устраивая хаос и перемешивая мысли в моей голове.
В последнее время у неё появился очень хороший аппетит, за один приём она съедала три плошки риса, большие куски мяса, особенно жирного, которое она заглатывала с такой лёгкостью, словно это был тофу. Меня это очень удивляло. Раньше она никогда не ела свинину и рассказывала, что когда-то давно в их городке часто вывешивали напоказ человеческие головы. Когда верёвка сгнивала, головы падали на землю, где свиньи принимались перекатывать их с места на место и грызть, так что тётушка то и дело находила головы в сточной канаве у своей двери. По её словам, с тех пор при виде свинины у неё сжимало грудь и к горлу подкатывала тошнота.
Теперь она полюбила свинину. Стоило выставить на стол свежесваренное мясо, как она мгновенно воодушевлялась, жадно набивала полный рот и даже не замечала, как жирный сок стекает из уголков её рта и падает на подол одежды. К тому же постоянно жаловалась, что мы не кормим её мясом, жалеем на неё денег; многократно повторяла, что она старенькая и много не съест. Ещё более неловкой была ситуация, когда, находясь в больнице, она постоянно обвиняла сиделку, что та втихую съела её свинину, будто бы ей не досталось ни кусочка от того мяса, что мы принесли накануне, хотя на самом деле даже её соседки по палате, смеясь, подтверждали, что она всё съела сама. Стоит ли говорить, что сиделка ходила с унылым лицом, а иногда даже утирала слёзы, приговаривая, что никогда ещё не встречала таких сложных в уходе и злобных старух.
Сколько бы я ни рассказывал ей, какой тётушка была раньше, она упорно мне не верила.
Как бы ласково я с ней ни говорил и на сколько бы ни увеличивал оплату, сиделка всё равно уходила в страшном гневе.
Таким образом тётушка выжила четырёх нянек подряд. Она очень изменилась; из тех клубов пара вышел совсем другой человек, лишь внешне похожий на тётушку; даже в выражении её глаз частенько проскальзывала незнакомая доселе злоба. Это приводило меня в ужас, я подозревал, что в этом заключается коварный замысел творца — сделать так, чтобы тётушку все возненавидели, уничтожить любую симпатию, которую могли бы испытывать к ней окружающие, не позволить ей просто так покинуть мир людей. Я чувствовал, что этот чудовищный план охватывает весь мир, я и сам оказался намертво впутан в него без возможности что-либо изменить; я мог лишь шаг за шагом продвигаться в соответствии с этим планом, не зная при этом, в каком направлении иду. Па улице постоянно каркала ворона, в окно то и дело влетала бабочка, в дверной проём частенько заглядывал старик, торгующий льдом… Что всё это могло означать? Я не мог разгадать тайные послания небес.
Возможно, было бы лучше, если бы тётушка ушла из этого мира — там, в клубах пара. Я пугался этой мысли и тут же принимался мыть овощи или подметать пол. Ведь, по сути, ровно месяц и три дня назад Лао Хэй говорила похожие слова. Неужели месяц и три дня — вот и вся разница между мной и Лао Хэй?
Рыгнув, тётушка нахмурила брови и заявила, что свинина совершенно безвкусная и лучше приготовить сушенной на огне рыбы.
Я знал, что с рыбой скорее всего будет то же самое, поэтому сделал вид, что не расслышал.
— Добавить ещё риса?
— Рыбы, подсушенной на огне.
— Хочешь немного капусты?
— Да, рыбы, рыбы, размером в цунь [42].
Не выдержав, жена наклонилась к её уху:
— Рыбу мы не купили.
— Купили? Ну и хорошо, хорошо.
— НЕ КУ-ПИ-ЛИ.
— Не купили? Что за чушь! На улице Тайпинцзе есть, я там раньше покупала, сходи туда, там есть.
— Да это уже давно было.
— Ну, съездите уж как-нибудь. Маото, ты почему жалеешь денег? Я уже старая, много не съем. Ты зачем на меня денег жалеешь? Вам надо помогать мне, надо быть как Цзяо Юйлу. А?
Она будто угадала мои мысли и теперь загадочно улыбалась, наблюдая за тем, как мы сгораем от стыда.
Потом, откинувшись на спинку кровати, закрыла глаза и провалилась в глубокий сон, время от времени легонько всхрапывая, так что губы её начинали трепетать, словно крылья пчелы. На лице выступил свежий румянец.
Я всё-таки поехал за подсушенной рыбой, я мчал так, что из педалей велосипеда повылетали все винтики, да ещё и врезался в человека на улице и сильно с ним поругался. Но, как я и думал, тётушка всё равно оказалась недовольна. Сначала она сказала, что в рыбе мало бобового соуса — жена добавила ей соуса, после чего выяснилось, что не хватает чеснока. Жена добавила чеснок, тогда блюдо оказалось недосолённым, наконец, после того как жена добавила соль, тётушка съела всего несколько кусочков, отложила палочки и, нахмурившись, замолчала. Спросили у неё, что не так, а она невнятно пробормотала, что раньше подсушенная рыбка была гораздо вкуснее, а нынешняя больше похожа на опилки. Эту точно не на Тайпинцзе купили, совершенно безвкусная!