Луна над рекой Сицзян (СИ)

Заканчивался год, а зерно, поставляемое государством в порядке помощи, так и не было выдано. Наверняка ведьма из семейства Ян втянула односельчан в свою антиреволюционную деятельность и навлекла на них беду. Жители местечка разгневались и принялись наперебой проклинать эту блудницу.
Некая женщина, закашлявшись от печного дыма, яростно прохрипела:
— Завлекать тоже надо уметь! Хромой Цао, пусть твоя младшая подружка поупражняется в искусстве обольщения! Какая же она у вас шустрая вертихвостка!
Несколько женщин тут же подхватили:
— Шустрая вертихвостка!
Первая женщина вновь говорит:
— Помните, кое-кто из ваших мужчин забыл про супружескую верность? Так вот, он был заворожён, и поделом ему!
Несколько женщин вновь ей поддакнули:
— Поделом!
Остальные при этом хранили молчание.
На некоторое время известия о судьбе младшей дочери семьи Ян прекратились. Возможно, она умерла, а возможно, угодила в тюрьму; при упоминании о ней соседи что-то невнятно бормочут. Крыльцо старого кирпичного особняка в Мапинчжае уже заросло бурьяном, и никто больше не ходит туда на экскурсии.
Неизвестно, с каких пор это повелось, но соседи всё чаще тайком поговаривали, что глубокой ночью кто-то кашляет в заброшенном доме; так же ясно различимы звуки шагов и плеск воды. Что-то неладное происходит за серыми стенами, не иначе как нечисть завелась. Заговоришь о таком — все кругом смельчаки как на подбор, но сваливать в доме дрова или хранить там известь никто не решается. Даже среди бела дня ни один мужчина не осмеливается заглянуть туда в поисках случайно забредшей в дом несушки или гнёзда с яйцами.
В этом году в органы управления сельской общины прибыло несколько новых работников. К тому же некоторые холостяки задумали жениться. Жилья стало не хватать. Сельской общине приглянулся тотсамый кирпичный особняк в Мапинчжае, и сотрудники сочли своим долгом наконец покончить с суеверием о таящихся там призраках. Секретарь Хуан несколько раз приходил осматривать дом и подтвердил, что никаких шагов и плеска воды не услышал, встретил разве что пару мышей, которые, должно быть, и запугали всю округу. Односельчане не поверили секретарю Хуану, заявив, что те, кто ест казённое зерно, всегда удачливы, полны жизненной энергии, пламенны сердцем и обладают отличным гороскопом. Разумеется, они не видят призраков, как можно их сравнивать с крестьянами?
Ещё не подошли войска, а обозы с фуражом уж тут как тут. Первым получил распоряжение перебраться в пустующий дом повар — паренёк по имени Сюн Чжижэнь, которого все звали Чжичжи. Связав в узел свою постель и закинув её на плечо, он дошагал до старого дома и уже на пороге перепугался: перед ним выросла чья-то тёмная фигура. Вытянув шею и прищурив глаза за старыми треснувшими линзами очков, он присмотрелся к силуэту впереди, опознал в нём камфорное дерево и только тогда успокоился.
Дым и копоть от горящего очага, от которого повару не отойти, сделали Чжичжи близоруким. Всё вокруг он видел как бы в тумане, поэтому, войдя в дверь, едва не упал, споткнувшись о порог. Пошатнувшись, он устоял на ногах и вдруг, сузив ноздри, принюхался.
«Пахнет!»
Во внутреннем дворике несло птичьим помётом и гнилой травой. Во флигеле слева двое плотников кололи щепу, но странный запах, который почувствовал Чжичжи, не был ароматом сосновой древесины.
Секретарь Хуан сказал:
— Положи свои вещи и сходи в деревню Сявань, кликни четырёх каменщиков.
— Запах! — Чжичжи по-прежнему сосредоточенно принюхивался.
— Что за запах?
— Зубной пасты.
— Откуда тут взяться зубной пасте?
— Но ведь пахнет!
— Призрак, что ли, тебя морочит? Лучше скорее позови каменщиков.
«Я среди воров вырос, нос у меня чуткий…» — Чжичжи подумал, что в этот раз не стоит доверять собственному чутью, и, бормоча что-то, отправился в Сявань за каменщиками.
После полудня он подмёл старый дом, убрал со двора несколько куч опавших листьев и птичьего помёта и вновь, даже не удивившись, учуял едва уловимое непередаваемое благоухание. Откуда же, в конце концов, исходит этот аромат? И существует ли он на самом деле? Чжичжи обыскал все здание, вытягивая длинную шею и настороженно осматривая каждый закуток дома. Каждый кирпич, каждый камень теперь казались ему крупнее, чётче, детальнее; опоры и стены словно бы находились в движении, черепица на крыше колыхалась и волновалась, будто волны морские, будто живое существо. Подобрав в углу дворика сломанную подставку от керосиновой лампы, Чжичжи увидел внутренним взором какого-то человека, под светом этой лампы ожидающего кого-то, беззвучно роняющего слёзы над каким-то печальным воспоминанием. Заметив на заднем дворе заросшую бурьяном дорожку из брусчатки, Чжичжи отчётливо почувствовал, что когда-то давно кто-то носился по ней, ловя бабочек и наполняя двор лёгким смехом, а потом прислонялся вспотевшими лопатками к стволу финикового дерева. А ещё Чжичжи обнаружил заброшенный лотосовый пруд, полный засохшей глины и поросший камышом. Сидевшая там жаба, подпрыгнув раз, больше не двигалась, а лишь уставилась на него всезнающим взглядом. Он предположил, что в своё время здесь непременно был водоём с чистой изумрудной водой, наполовину скрытой цветами лотоса. В этой воде отражалось синее небо с белыми облаками, а ещё — чьё-то красное платье, похожее на язык пламени. На берегу пруда нашлась невероятно гладкая каменная плита, которая могла бы сойти за огромное зеркало цвета чёрной туши. Наверняка много лет назад пара тонких босых ног вновь и вновь полировала поверхность этого камня.
 
Чжичжи, словно пёс, продолжал обнюхивать дом. На верхнем этаже он нашёл множество мелких черепков. На деревянной перегородке заметил иероглиф «баран», написанный тушью. В щели в стене он обнаружил клубок шёлковых ниток и колпачок авторучки. На одном из подоконников — два следа от ударов саблей и курильницу без ножки. Эти разбросанные по дому мелкие предметы и детали поодиночке не заключали в себе никакого особенного смысла, но, если нанизать их, словно бусины на цепочку, можно восстановить целую жизнь. У Чжичжи был хороший нюх на истории, на крошечные подробности и нюансы. Внимательно исследуя черепки, покрытые пылью, он мог раскопать и вытащить на свет давно позабытый нежный взгляд или болезненный стон.
Он уверенно вошёл в кладовку и, отбиваясь от паутины и комаров, вновь разжился богатой добычей. Среди рассыпанных кедровых орехов обнаружилась линза от фотоаппарата — кто знает, чьи черты когда-то были запечатлены с её помощью? Там же лежала покрытая грязью серебряная шпилька. Когда Чжичжи протёр её пальцем, она тут же засияла пленительным серебряным светом.
— Бросили как попало… Ну не беспорядок ли это? — ворчливо пробормотал он и сам удивился своим словам.
Кого он укоряет? На что ропщет? По правде говоря, он до сей поры ничего не знал об этом доме. Знал, что когда-то особняк принадлежал богатой и знатной семье, что жили здесь и мужчины, и женщины, — вот и всё. И при этом он был абсолютно уверен, что женщина, которая здесь жила, часто колола грецкие орехи и очищала их от скорлупы, вышивала и рисовала, бранилась и спорила с матерью. У неё постоянно кровоточили зубы, особенно когда она их чистила. Даже сплёвывала она кроваво-красной слюной. Он знал, что не ошибается, хотя эта уверенность не имела под собой никаких видимых оснований. Никто не мог бы разубедить его в этой упрямой вере.
Кто-то позвал Чжичжи с кухни. Он, взвалив на плечи вязанку соломы, направился к дровянику. Минуя лестницы, по которым так часто спускались и поднимались; пересекая залы, которые столько раз пересекали в прошлом; переступая через пороги, через которые переступали те, кто обитал здесь когда-то, он невольно вздрогнул, услышав протяжное, чарующее: «Угу-у…» Внимательно прислушавшись, понял, что это был не человеческий голос, а всего лишь звук крутящейся на петлях деревянной двери.
Затем он услышал, как кто-то выплёскивает воду в сарае для дров. Войдя в дверь и осмотревшись, он не увидел ни тени, ни человеческого силуэта, однако на земле и на вязанках дров явно просматривались пятна от воды. В воздухе витал аромат женского шампуня, как будто кто-то только что мыл здесь голову. Странно, очень странно, ведь сегодня здесь побывали только каменщики и плотники, среди которых совершенно точно не могло быть женщин. Как и нерях, разбрызгивающих воду в дровяном сарае.