Луна над рекой Сицзян (СИ)

— Ты не рад? — спросил человек, передававший бобы.
Господин У встал и вышел.
«А чему тут радоваться? Вот ведь какой, попав в беду, у каждого пробуждает жалость, а войдя в силу, у всех вызывает подозрения». Стоя на террасе с видом на ивовую рощу, он пробормотал: «Посмотрим, если он опять откроет свой поганый рот и начнёт сыпать ругательствами, никто это долго терпеть не станет».
Открыл ли заместитель начальника уезда Цю свой рот или нет, он так и не узнал. Однако Цю никак не мог забыть Юйхэ и очень скоро передал ему приглашение приехать в уездный центр, посмотреть постановку в театре, полюбоваться Праздником фонарей, однако тот не ответил. Однажды Цю увидел его на улице, попросил водителя остановиться, вышел и сердечно поприветствовал старого знакомца. По Юйхэ, сославшись на перемазанные в грязи руки, не стал обниматься и пожимать руки собеседнику, только кивал или качал головой, словно само равнодушие.
После этого случая жена упрекнула Юйхэ:
— Что было, то прошло. Вам обоим пора уже забыть обиды. Людей надо прощать, эх ты…
Она явно не ожидала, что, услышав её слова, Юйхэ так рассердится.
— Я в своём уме. С какой стати мне пожимать ему руку? С какой стати отвечать ему?
— Он поинтересовался твоей жизнью, спросил, нет ли у тебя трудностей, — это разве не признак доброжелательности?
— Трудности? Моя самая большая трудность — это его лицемерие!
— Может, он уже… забыл?
— О таком забыть? Ну тогда он вообще не человек!
Жена замолчала и больше об этом не заговаривала.
Жизнь текла своим чередом, ясная погода сменялась дождём, жара холодом. Пришла зима. В деревне случился пожар. В тот день был сильный ветер, огонь распространился быстро, перескакивая с крыши на крышу и пожирая всё вокруг. Никто ещё не видал такого сильного пламени и не знал, как с ним справиться. Сын Юйхэ едва не лишился жизни в том пожаре; в больницу его привезли всего чёрного, пахнущего горелой плотью.
Узнав, что сыну требуются перевязки, жаропонижающие, пересадка кожи и на всё это нужно тридцать тысяч юаней, мать прорыдала без перерыва несколько дней. Когда Юйхэ добрался до больницы, жена рассказала ему, что приходило много людей, в том числе и Цю, и справлялось по поводу денег. Юйхэ сделал вид, что не расслышал. Она продолжала, говоря, что Цю составил какую-то записку в уездное управление гражданской администрации насчёт субсидии пострадавшим от стихийного бедствия, это позволит семье получить десять тысяч юаней.
Юйхэ остолбенел, взял записку, разорвал в клочья, бросил на землю и растоптал.
— Никчёмный, — пробормотал он, уставившись в стену.
— Смерти сыну хочешь? — в изумлении вскрикнула женщина и кинулась подбирать обрывки с пола. — Да чтоб тебе пусто было! Чтоб ты провалился!
— Понаписал-то, понаписал…
— Чего ты пристал? Твоя-то писанина получше его будет, только цены ей никакой нет!
— Он в имени нашего сына ошибку сделал!
— Он мог забыть, этот иероглиф слишком трудный…
— Ну уж нет, У Ифэн — это У Ифэн, ничто этого не изменит! Наш род У даже в бедности не нуждается в деньгах этого типа!
— А что не так с этими деньгами? Разве один иероглиф в имени сравнится с жизнью моего сына? — Лицо женщины исказила гримаса, и она с плачем выбежала из комнаты.
У Юйхэ посмотрел на счёт от больницы, пошарил в кармане, почесал голову и… пошёл сдавать кровь за деньги. Когда до него дошло, что сын его не наестся мясным отваром и куриными яйцами, а жена не будет сыта рисом с соевой подливкой, он яснее осознал всю тяжесть своего положения. Не посылать же жену на помойку собирать подгнившие овощи? Сам он уже был немолод, худ и мал ростом, так что медсестра в процедурном кабинете нахмурилась, окинула его взглядом и выставила прочь.
Юйхэ оставалось лишь сесть в машину, поехать в маленькую поселковую больницу, где работал доктором один его родственник, и втихую продать ему свою кровь — там как раз весьма кстати один больной оказался при смерти и у него была точно такая же группа крови!
— У вас наверняка есть и ещё больные! Так ведь? Есть те, кто страдает от тяжёлых родов, эпилептики, самоубийцы…
 
Он уже держал в руках вырученные деньги, но всё никак не хотел уходить, ловил то одного доктора, то другого и приставал к ним, мечтая, что в больнице окажется ещё один пациент в критическом состоянии, на последнем издыхании, которому так нужна его свежая кровь! Нечего и говорить, что второго такого случая он так и не дождался и родственник просто выставил его вон.
Юйхэ почувствовал, что у него кружится голова, а ноги словно заплетаются; перед глазами всё поплыло. Прислонившись к стене, он вздохнул, и снова пошёл, и почти тут же врезался в дерево. Какой-то прохожий окликнул его, мол, всё ли в порядке. Он медленно помахал рукой и сказал, что хочет только полюбоваться пейзажем.
Ему хотелось остановить этого прохожего, попросить о помощи, но он невесть с чего пробормотал эту ерунду про осенние пейзажи.
Сына Юйхэ выписали из больницы, и, хотя на теле у него остались шрамы, его здоровью уже ничего не угрожало и он мог нормально двигаться. Это позволило всей семье вздохнуть с облегчением.
Однако из-за необходимости платить за лечение им пришлось залезть в долги, которые нужно было постепенно возвращать. Больше их семья не включала электричество, по вечерам пробираясь в потёмках на ощупь. Они уже не покупали мыла, а для стирки использовали золу или жмых из чайных семян. Юйхэ мужественно воздерживался от вина и сигарет, сменил резиновые кеды на сандалии, кожаный пояс — на соломенный жгут, сделавшись похожим на попрошайку, целыми днями разыскивая любые способы заработать на жизнь. Он никогда раньше не бывал на скотобойне, считая это ужасно бесчеловечным, но теперь выбора не было, приходилось идти туда, чтобы помочь мужчинам забивать скот. Он никогда не осквернял могилы, ведь к покойнику нужно иметь уважение, даже если могила бесхозная и заброшенная. Однако теперь, глядя на серый камень, за который можно было выручить два цзяо [11], он не мог не взвалить его на себя и не смешаться с толпой таких же мелочных и низких людей, стремящихся к наживе. Наконец, он вместе с молодёжью ходил в горы рубить лес. Пожилой измождённый человек, из которого, казалось, уже вытянули всю кровь, продирался сквозь непроходимые заросли и бурьян, таская на себе брёвна, терпел укусы пчёл, резался ядовитой травой, мок под дождём и замерзал на ветру.
В один из дней он вдруг почувствовал, что тяжесть, сгибавшая его плечи, куда-то пропала, колени и поясница перестали болеть, всё вокруг залил солнечный свет и тело словно парит в воздухе. От этого он почти было рассмеялся. На самом же деле на глазах у своих односельчан он громко вскрикнул, споткнулся и покатился вниз с горного обрыва. Когда его нашли на дне ущелья, его лицо, глаза и уши были залиты кровью, пульса не было, тело уже начинало холодеть. «Юйхэ, дядюшка Юйхэ», — заголосили кругом.
Семья Юйхэ рыдала в голос, но от рыданий пришлось отвлечься, чтобы поскорее обмыть и переодеть покойного, иначе, если бы тело закоченело, сделать это было бы гораздо труднее. Тут же были организованы похороны — всё по правилам, но по-простому. Младшее поколение должно было стоять у гроба на коленях; на поминальный обед намеревались подать белый тофу и белую крахмальную лапшу; благовония купить у Чжэньлю — у них они самого лучшего качества; молитвенные надписи собственноручно написал господин Пэн — близкий друг покойного. Носильщики должны были пройти с гробом мимо двух прежних домов Юйхэ — покойный прожил там много времени, нужно было попрощаться с родными местами.
Когда покойного клали в гроб, сын заметил, что глаза у отца широко раскрыты, и как родственники ни старались, им так и не удавалось их полностью закрыть. Челюсти покойного были крепко сжаты, так что на лице застыла маска безудержного гнева. Если бы кто-то прошёл рядом, наверняка бы отметил его сходство с буддийским божеством, стоящим у ворот храма, с таким же яростным и гневным взором.