Арестант пятой камеры
1. Оповестить население района о восстановлении власти Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
2. Арестовать лиц, контрреволюционная деятельность которых угрожает революционному порядку, и вообще принять меры к обеспечению этого порядка.
3. Приступить к вооружению населения и сформированию добровольческих дружин для защиты Советской власти.
4. Принять все меры к ликвидации двигающихся с запада остатков колчаковских банд и скорейшему продвижению советских войск к Иркутску.
…………………………………………………………………………………………………………………………
8. Твердо установить принцип невмешательства чеховойск и чехокомандования во внутреннюю жизнь населения и все действия ревкомов по концентрации сил, вооружению населения и пр.»
ТЕЛЕГРАММА
НАЧАЛЬНИКА 30-й ДИВИЗИИ ПЯТОЙ АРМИИ А. Я. ЛАПИНА,
КОТОРОМУ В ЯНВАРЕ 5920 ГОДА БЫЛИ ПОДЧИНЕНЫ
ВСЕ ПАРТИЗАНСКИЕ СОЕДИНЕНИЯ ИРКУТСКОЙ ГУБЕРНИИ,
ИРКУТСКОМУ РЕВКОМУ
«Революционный совет 5-й армии приказал адмирала Колчака содержать под арестом с принятием исключительных мер стражи и сохранения его жизни и передачи его командованию советских красных войск, применив расстрел лишь в случае невозможности удержать Колчака в своих руках для передачи Советской власти Российской республики».
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ СТРИЖАК-ВАСИЛЬЕВА
«Вчера допрашивали Колчака. Выбраться на допрос не сумел, но протоколы прочел…
Гёте утверждал, что «каждый человек - это целый мир, который с ним рождается и с ним умирает». Мысль верная, но незавершенная. Действительно, каждый человек - мир. Но мир миру рознь. В одном случае это мир революционера-преобразователя, в другом - лабазника-черносотенца, а в третьем - обывателя… Мир «верховного» - это мир мичмана, дослужившегося до адмирала.
Судя по протоколу, он мало в чем изменился со времен Порт-Артура. Те же идеалы офицерской кают-компании, безмерное тщеславие, замешенное на честолюбии, самовлюбленность и кастовая ограниченность. «Верховный», как всегда, до потери памяти влюблен в адмирала Колчака, гордится им и его карьерой. Кажется, допрос для него - последняя попытка создать о себе легенду и отвоевать хотя бы маленькое место на страницах истории. Но вместо желаемой легенды получается нечто совсем иное, что-то вроде памятки гардемарину - «Что нужно сделать для того, чтобы стать адмиралом?».
Малов на допросе присутствовал (страница мемуаров бывшего революционера!). Разочарован, ожидал большего. Сказал, что показания «верховного» напомнили ему некогда популярную песенку: «Прежде был я дворником, звали меня Володей, а теперь я прапорщик, ваше благородие…»
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ИРКУТСКОЙ ГУБЧЕКА
К. ПОПОВА
«Как держался он на допросах?
Держался, как военнопленный командир проигравшей кампанию армии, и с этой точки зрения держался с полным достоинством. Этим он резко отличался от большинства своих министров, с которыми мне приходилось иметь дело в качестве следователя по делу колчаковского правительства. Там была, за редким исключением, трусость, желание представить себя невольным участником кем-то другим затеянной грязной истории, даже изобразить себя чуть не борцами против этих других, превращение из вчерашних властителей в сегодняшних холопов перед победившим врагом. Ничего этого в поведении Колчака не было.
Но в одном он близко подходит к своим гражданским соратникам, разделявшим с ним пребывание в одиночном корпусе иркутской тюрьмы. Все они, как на подбор, были совершеннейшими политическими ничтожествами. Ничтожеством в политическом отношении был и их глава - Колчак...»
- ВЫ АДМИРАЛ КОЛЧАК? - ДА, Я АДМИРАЛ КОЛЧАК
В Томске шли переговоры между делегацией Политцентра и Реввоенсоветом Пятой армии.
Пятая армия была обескровлена многомесячными боями и громадными потерями от тифа. Спекулируя на возможности столкновения в районе Иркутска с чехами и японцами, делегация добивалась прекращения дальнейшего наступления советских войск и признания власти Политцентра на территории Восточной Сибири, еще не освобожденной красными дивизиями.
В ЦК правых эсеров готовилось восторженное послание иркутским собратьям. «ЦК горячо приветствует товарищей, сумевших выполнить долг чести партии по отношению к Сибири и к правительству Колчака, предательски задушившему (а точнее - не оправдавшему возлагаемых на него эсерами надежд) в Поволжье, Урале и Сибири дело Учредительного собрания… - писалось в нем. - ЦК отдает себе полный отчет в крайней трудности и сложности положения наших партийных товарищей на Дальнем Востоке (имелась в виду Восточная Сибирь), угрожаемого с запада наступлением большевистских войск, в тылу - смутой, вносимой остатками колчаковских банд…» И так далее и тому подобное…
Но сообщение о ходе переговоров с Реввоенсоветом Пятой армии и письмо ЦК правых эсеров попали в Иркутск уже тогда, когда адресат бесследно исчез.
Политцентр, заявивший о себе широковещательными декларациями, просуществовал меньше месяца…
Первый допрос Колчака был произведен как раз накануне передачи власти Иркутскому военно-революционному комитету. Но этого не ощущается ни в бесстрастных вопросах членов комиссии, ни в обстоятельных ответах допрашиваемого.
Читая составленные по всем правилам юриспруденции протоколы, трудно себе представить, что, когда шел допрос, в бывшем штабе военного округа на Медведниковской улице уже записывались в боевые дружины рабочие, а где-то там, в занесенной колючим снегом избушке, больной, с обмороженными ногами Каппель прерывистым шепотом диктовал адъютанту обращение к сибирским крестьянам, к тем самым крестьянам, которые, на собственном опыте узнав, что такое колчаковская диктатура, при подходе каппелевцев покидали свои заимки и с берданками в руках уходили к повстанцам…
«Где утвердится Советская власть, там не будет трудовой крестьянской собственности, там в каждой деревне небольшая кучка бездельников, образовав комитеты бедноты, получит право отнимать у каждого все, что им захочется. Большевики отвергают бога…» - писал адъютант и, поглядывая на опаленное морозом, черное лицо командующего, думал, что генерал, несмотря на старания врачей, вряд ли протянет больше недели, что его могло бы спасти только тепло, что яму для могилы придется взрывать динамитом, что некому будет читать это обращение и что адмиралу, может быть, больше повезло, чем им всем, по крайней мере, ему не придется погибнуть смертью бездомной собаки в этой бесконечной тайге, где мороз страшнее большевистских пуль… Что бы ни произошло с «верховным», он сейчас в тепле…
И действительно, в комнате, где шел допрос, было жарко натоплено. О морозе лишь напоминали закованные в ледяное серебро окна. Потрескивали в раскаленной чугунной печке сырые дрова.
Бывший «верховный правитель» кивком поблагодарил за предложенный конвоиром стул, сел, расстегнул верхнюю пуговицу кителя.
- Вы присутствуете перед следственной комиссией в составе ее председателя Попова, заместителя председателя Денике, членов комиссии Лукьянчикова и Алексеевского для допроса по поводу вашего задержания, - сказал Попов.
Колчак обвел глазами четверых сидящих за столом. Стол стоял у стены. Над ним темнел прямоугольник невыцветших обоев. Видно, обои здесь защищал от лучей солнца портрет. Когда-то это был портрет императора, потом князя Львова, затем Керенского и наконец его, адмирала Колчака. Нового портрета не повесили. Это свидетельствовало о безвременье…
В углу комнаты стоял еще стол, маленький, скромный, судя по всему, принесенный сюда из другого помещения. На нем были стопка бумаги, бронзовая чернильница с позолоченной короной и несколько ручек. За этим неказистым столом сидели двое, наверно секретари.
В глубине комнаты, на клеенчатом диване - еще четверо, один из них полный, с добродушным лицом и веселыми глазками, сугубо штатский… Стрижак-Васильева здесь не было. Тем лучше. Ему не хотелось видеть этого человека.