Арестант пятой камеры

Перебирая длинными нервными пальцами пуговицы кителя, на котором белел Георгиевский крестик, Колчак прочел открытое письмо Зиневича и сказал:
- Ну что ж, голубчик, подготовьте телеграмму Каппелю. Если он располагает надежными частями, которые можно снять с фронта, пусть займется Зиневичем. А теперь пригласите ко мне этого…
Адмирал не назвал, кого именно, но адъютант его понял.
В то утро был нарушен обычный распорядок: первым переступил порог салона представитель атамана Семенова.
Осторожно двигая толстыми ногами в сапогах-бутылках, стараясь не наследить, он прошел в глубь кабинета и вытянулся перед столом, за которым сидел «верховный правитель».
- Садитесь, полковник, - выдержав соответствующую паузу, сказал Колчак. - Вы знаете, зачем я вас побеспокоил?
- Никак нет, ваше превосходительство.
Полковник действительно не мог сообразить, чем объясняется этот срочный и непонятный вызов. Лишь два дня назад он добился через генерал-квартирмейстера ставки долгожданной аудиенции у «верховного». Но адмирал был холоден как лед. Он недвусмысленно дал понять, что совершенно не собирается расширять власть «читинского каторжника», как называли Семенова офицеры ставки. Точно так же закончился его визит к Пепеляеву. И вот теперь к нему явился собственной персоной высокомерный адъютант «верховного» и передал это приглашение. От непривычного умственного напряжения на лбу полковника выступил пот.
Лицо Колчака казалось вылитым из бронзы. На нем ничего нельзя было прочесть. Между тем эта минута была одной из самых унизительных в его жизни: ему предстояла жалкая роль просителя перед лицом «читинского каторжника», которого он не только презирал, но и ненавидел. Колчак хорошо помнил свой приказ от 1 декабря 1918 года: «Командующий 5-м отдельным Приамурским корпусом полковник Семенов за неповиновение, нарушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отрешается от команды 5-м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых…» Этот приказ так и не был выполнен, потому что за Семеновым стояли японцы, а им было плевать на «верховного правителя». Не считался с «верховным правителем» и сам Семенов…
Однако выбора не было. Сохранить Красноярск, конечно, шансов мало. Не сегодня завтра в него все равно ворвутся красные. Что же касается тылового Иркутска…
Несколькими фразами Колчак обрисовал обстановку и прямо спросил:
- Семенов располагает достаточной вооруженной силой хотя бы для того, чтобы ликвидировать бунт в Иркутске?
Теперь полковнику все стало ясно.
- Ваше высокопревосходительство, если атаман Семенов получит доказательство вашего доверия и благорасположения…
- Он его получит.
В присутствии полковника Колчак подписал приказ, которым производил Семенова в генерал-лейтенанты и назначал его главнокомандующим войск Дальнего Востока и Иркутского военного округа. За эту плату атаману предлагалось в кратчайший срок ликвидировать иркутское восстание.
Мечта Семенова исполнилась: он стал хозяином всей Восточной Сибири, по крайней мере на бумаге…
И вскоре к городу двинулись из Читы эшелоны с войсками. Новый «главнокомандующий войск Дальнего Востока и Иркутского военного округа» в своей, как обычно, пространной телеграмме предупреждал восставших, что он не намерен вести никаких переговоров и предлагает немедленно сложить оружие. В этом случае - и только в этом - атаман готов проявить милосердие и повесить одних лишь зачинщиков бунта. В той же телеграмме указывалось, что японское командование также не может остаться безучастным к происходящим событиям… И действительно, в Иркутск были направлены и японские части. Но положение по-прежнему оставалось неопределенным. И в поезде «верховного» все, начиная от адмирала и кончая писарем, напряженно ждали вестей из Иркутска. И они наконец поступили…
Ночью, когда Колчак по своей старой привычке раскладывал перед сном пасьянс, генерал Мартьянов передал ему принятую дежурным офицером телеграмму.
«Нижнеудинск, поезд верховного правителя.
 
Создавшаяся в Иркутске политическая обстановка повелевает Совету Министров говорить с вами откровенно.
Положение в Иркутске после упорных боев гарнизона и забайкальских частей (то есть семеновцев) против повстанцев заставляет нас в согласии с командованием решиться на отход на восток, выговаривая через посредство союзного командования охрану порядка и безопасности города и перевода на восток антибольшевистского центра, государственных ценностей и тех из войсковых частей, которые этого пожелают. Непременным условием вынужденных переговоров об отступлении является ваше отречение, так как дальнейшее существование в Сибири возглавляемой вами российской власти невозможно.
Совмин единогласно постановил настаивать на том, чтобы вы отказались от прав верховного правителя, передав их генералу Деникину, и указ об этом передать через чехоштаб предсовмину для распубликования. Это даст возможность согласить идею единой всероссийской власти, охранить государственные ценности и предупредить эксцессы и кровопролитие, которые создадут анархию и ускорят торжество большевизма на всей территории. Настаиваем на издании вами этого акта, обеспечивающего от окончательной гибели русское дело…»
Директор канцелярии видел, как по мере чтения телеграммы белеет и без того бледное лицо адмирала. Да, этот удар был неожидан и для него и для Пепеляева.
Пойдет адмирал на отречение или нет? Скорей всего нет, он из числа тех, кто теряет корону только вместе с головой. Но как бы то ни было, а дверца мышеловки захлопнулась, и это имело прямое отношение не только к адмиралу, но и к нему, директору канцелярии. К сожалению, «читинский самодержец» оказался дутой фигурой, а, впрочем, какая корысть Семенову отстаивать теперь интересы Колчака? Он свое получил…
В приоткрытую дверь салона заглянула встревоженная Тимирева. Ее, разумеется, волновала не сама телеграмма, а то, как она отразится на адмирале. Если бы могла, она бы давно его посадила под стеклянный колпак. Это, конечно, трогательно, но директору канцелярии было не до сантиментов. Неслышно ступая по ковру, он подошел к двери, закрыл ее и так же неслышно вернулся обратно.
- Итак, Александр Александрович, к большевикам на западе присоединились большевики на востоке?
- По сведениям контрразведки, власть в Иркутске перешла к Политцентру  note 3 , - поправил Мартьянов.
- Надолго ли?
Тон, каким это было сказано, свидетельствовал о том, что Колчак не ждет ответа, и генерал пожал плечами. Он, как и другие чиновники свиты, предпочитал с «верховным» не спорить. Это всегда было бессмысленно, а тем более сейчас. Конечно, «верховный», возможно, и прав. Но какое это теперь имеет значение для него, Мартьянова, для адмирала, Пепеляева и десятков других людей, находящихся в поезде? Надо немедленно получить от генерала Жанена и Сырового гарантию беспрепятственного проезда через Иркутск на восток эшелонов ставки и поезда с золотым запасом России. Это главное. А там, в Чите, Хабаровске или Владивостоке, «верховный правитель» (или бывший «верховный правитель» - это уже несущественно) мог поступать, как ему заблагорассудится…
Колчак молчал, и это молчание все более и более тяготило директора канцелярии.
Дверь в салон опять приоткрылась, но на этот раз генерал сделал вид, что ничего не заметил.
«Верховный» недвижно сидел в кресле, откинув голову и закрыв глаза. Его левое веко дергалось в нервном тике. Если бы не это, могло показаться, что он дремлет.
И Мартьянов с тоской подумал о Японии, о ее игрушечных домиках, языческих храмах и гибких как тростник женщинах. Всего полгода назад он мог навсегда проститься с этой холодной, загаженной кровью и нечистотами страной, которая называлась его родиной. Мог, и не простился… Тогда он еще, как последний безмозглый павлон, верил в этого позера, в неминуемое торжество белой идеи… «У нас у всех одно желание - скорей добраться до Москвы, увидеть вновь коронование, спеть у Кремля «аллаверды»… Да, трижды был прав этот авантюрист Гайда, когда сказал адмиралу, что уметь управлять кораблем - это еще не значит уметь управлять Россией…