Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ)

***
Славик вышел из метро по давно затверженному маршруту — из стеклянных дверей налево, потом по лестнице направо — и остановился. Привычные городские декорации, приплюснутые сверху дымным небом, были установлены неправильно. Куда-то подевался ненавидимый всем районом огромный высотный ЖК, против строительства которого местные жители долго протестовали, и Славик тоже протестовал. Он прекрасно помнил, как ругался в официальном паблике района и с удовольствием вместе со всеми именовал высотку «цитаделью зла». Теперь же цитадель исчезла без следа, а на ее месте тянулись разноцветные шеренги гаражей и скверик с каруселью. Славика толкнули в спину, потом задели сумкой, и он, опомнившись, побрел в сторону дома, сам не зная, не обнаружится ли и там какая-нибудь бессмысленная и необъяснимая подмена.
Дом был на месте. Только двери подъездов неизвестные вредители успели выкрасить в лиловый, но Славик был не в том положении, чтобы придираться к цветам. Он подошел к своей, четвертой с торца, двери, сунул руку в карман…
Пелена милосердного беспамятства, окутавшего его сознание в тот самый миг, когда он познал ледяную красоту истинного Женечкиного голоса, развеялась окончательно. Воспоминания заныли и закровоточили. Ну разумеется, ключей в кармане не было и быть не могло. Он не успел подумать о том, что надо бы снять их с крючка у двери и захватить с собой, когда в последний раз выходил из дома, точнее, когда Матильда выталкивала его из квартиры. Он вообще ни о чем не мог тогда думать, кроме темной глянцевой лужи, растекавшейся вокруг Лесиной головы. Сейчас эта кровь, наверное, въелась в паркет и засохла, и ничем уже не отчистишь — Леся будет ругаться, она ненавидит пятна, а еще больше ненавидит их оттирать.
Господи, подумал Славик. Она ведь до сих пор там лежит. Или того хуже — ее кто-нибудь нашел. Дверь распахнута, полицейские ходят по квартире прямо в ботинках — Леся будет ругаться, она терпеть не может, когда не переобуваются после улицы, — спрашивают у соседей, кто еще тут жил…
Славик попятился и чуть не свалился с крыльца. Ловя равновесие, скользнул взглядом по окнам — и увидел, что в их с Лесей квартире горит свет. Дрожащим пальцем Славик посчитал этажи, чтобы убедиться, что не перепутал. Четыре этажа вверх от козырька, третье слева от дерева — да, это их окно. Значит, полиция уже там и кто-нибудь в любой момент может заметить подозрительного парня, который ошивается у подъезда.
Славик пригнулся, нахлобучил на голову капюшон и поспешно поковылял прочь, стараясь не морщиться от боли в ногах и вообще иметь самый непринужденный вид. Попавшаяся ему навстречу старушка с сумкой на колесиках резво перешла на другую сторону улицы и, кажется, перекрестилась.
***
Славик сам не очень понимал, куда именно он идет, а одинаковые дворы с отделанными плиткой девятиэтажками все повторялись и повторялись, словно окружающая действительность ушла в «спящий режим», давая ему время успокоиться и подумать. В одном из дворов он заметил над подвалом вывеску «Печати, штампы», очень похожую на ту, которую ему показывало хрупкое создание Женечка, объясняя свою немоту. Тогда Славику так и не удалось разгадать очередную Женечкину шараду, поэтому, пытаясь отвлечься от боли в пятках и отчаяния в душе, он принялся лихорадочно соображать: штампы бывают на документах, на больничных простынях, еще в кино бывают, это плохо, и в паспорте, это тоже плохо, хотя Леся считает, что хорошо (хватит Леси, не думать о Лесе). Теперь печати, киоск «Печать» отправить в печать, нет, не то, запечатать, кольца-печатки на пальцах деловитых, самоуверенных чужаков, которые пришли в магазин, — надо было драться, расквасить их скучные сытые лица, схватить с прилавка тот канцелярский нож. Но теперь поздно, магазина больше нет, дверь, похожая на плитку шоколада, исчезла, дверь запечатана, письмо запечатано, поставить печать, печать на устав, печать на устах, «и на устах его печать», откуда это, какое-то стихотворение, учили в школе… Славик вспомнил слегка удивленные лемурьи глаза, которые казались абсолютно пустыми, чистыми, как свежевыпавший снег. Рядом с Женечкой ему всегда становилось чуточку спокойнее, каким-то образом, не умея прочесть в этих глазах ни единой мысли или эмоции, он все же чувствовал, что Женечка не желает ему зла, не навредит. Даже, может, погладит по голове и почешет длинными пальцами за ухом… Неужели Женечки больше нет, с тоской подумал Славик. Он остановился, уперся ладонями в колени и сплюнул тягучую слюну. Женечка, взмолился он, запечатленный ангел Женечка, единственное нормальное существо в этом кровавом абсурде, помоги мне, пожалуйста. Я так и не понял, что ты такое, но от одного воспоминания о твоем голосе хочется плакать от счастья, помоги мне, помоги, подскажи, что мне делать?
 
Где-то рядом шуршали по мостовой автомобили и лаяла собака. Славик слышал собственное хриплое дыхание. Над головой зловеще каркнула ворона. Чур меня, испугался Славик, и ворона каркнула еще раз. Он выпрямился и уперся взглядом в дверь с белеющим в сумерках прямоугольником объявления. Буквы выцвели и расплылись, уцелело только случайно прихваченное скотчем огромное слово «ВОЗВРАТ» и стрелочка рядом с ним. Славик послушно посмотрел туда, куда указывала стрелочка, и в тот же миг над соседней дверью зажглась вывеска «ДРУГ» со свернувшимся под буквой «Д» рыжим котиком.
— Вернуться? Она мне не друг! — Славик наконец осознал, что стоит посреди улицы и разговаривает с вывеской ветеринарной клиники, поэтому закончил возмущенным шепотом: — Она меня вообще убить хотела!
Вывеска с легким электрическим потрескиванием подмигнула ему.
***
У входа в метро тонкие голубенькие маски раздавали бесплатно, и Славик, выпросив у смешливой волонтерки про запас целых три, немного взбодрился. Новые маски он спрятал в карман, а сам надел старую, аптечную — причем сделал это безо всяких напоминаний или, того хуже, грубых окриков. Теперь он уже не чувствовал себя так одиноко в толпе прикрытых разноцветными лоскутами пассажиров. Это как у супергероев, подумал Славик, маска придает уверенности. Даже через турникет он проскочил на этот раз легко и непринужденно, как будто имел законное право ездить без билета. И в спину ему уже никто не свистел и не кричал, только дежурная, не вставая с места, лениво обозвала Славика сволочью.
Он немного заблудился и не сразу нашел заброшенный купеческий особняк, откуда его накануне выгнала Матильда. Свернув раньше времени, попал куда-то во дворы за отделением почты. Там в кузов грузовика лихо перебрасывали посылки, а на детской площадке рядом качалась на качелях, взлетая к самому небу, одинокая фигурка. Качели пронзительно скрипели.
Когда усталый Славик наконец пробрался сквозь дыру в заборе, на земляном полу особняка он обнаружил еле тлеющий костер из всякого мусора и лежащую рядом Матильду. Она свернулась калачиком, уткнувшись лицом в стену.
— Зря съездил, ключей-то у меня и нет, — сказал Славик. — И там менты, свет в квартире горит, я видел. Я маски принес. В метро жетоны больше не принимают и все в масках, — он хлюпнул носом. — И «Гречневый рынок» какой-то, нет такой станции! Ничего вообще не понятно. Тут что-то случилось, да? Ну, пока нас не было? Матильда? Матильда!
Так и не дождавшись ответа, Славик наклонился, осторожно потряс Матильду за плечо, потом потряс сильнее, перевернул — и увидел испачканное в крови и зеленке безжизненное лицо с закрытыми глазами.
— Ты чего? — ужаснулся Славик.
Он встал на колени, приблизил ухо к ее губам и застыл в этом неудобном положении, боясь одновременно и того, что ничего не услышит, и того, что проснувшаяся Матильда укусит его. Сбылся страх номер один — он ничего не услышал. Славик обнял Матильду и стал раскачиваться, прижимая ее к своей груди. Он ругался, плакал, упрашивал, объяснял, что он никак не может тут один, у него нет телефона, ему некуда идти, его посадят в тюрьму за убийство, он не знает, что делать, он не может совсем один, не может без Матильды, Женечка говорит, то есть вывеска говорит, что она ему друг, то есть не вывеска ему друг, а Матильда, сейчас она его единственный друг…