Триумф и трагедия императора

Его военный гений, заключающийся в умении использовать все средства при осуществлении цели, несмотря на отдельные случаи ошибок и признаки утомления, по единодушным отзывам стратегов и тактиков, изучавших его историю, в общем нисколько не ослабел в 1813–1814 гг. сравнительно с лучшими годами его карьеры. Даже в 1815 г., когда у него было гораздо меньше сил, чем у врагов, когда политическое положение было безнадёжно, когда сам он чувствовал длительное физическое недомогание, он составил не менее талантливый стратегический план уничтожения неприятельских армий по частям, чем тот, который так великолепно удался ему в первом его итальянском походе, в 1796 г. И блистательное начало осуществления этого плана (поражение Блюхера у Линьи) и продолжение дела (битва при Ватерлоо, когда исключительно только случайно удавшийся вовремя приход Блюхера спас Веллингтона от неминуемого и страшного разгрома) — всё это показало, что действительный мастер военного искусства ещё был налицо.
Но уже не было чего-то другого, того, что, по мнению самого Наполеона, важнее всего на свете для полководца, даже важнее гения, — не было уверенности в конечном успехе, было сознание, что его время прошло. «Уже не было моего прежнего доверия к себе», — говорил он Лас-Казу о ватерлооской кампании.
К потере доверия к себе привели его ошибки, которые были прежде всего ошибками политическими. Грандиознейшие, неосуществимые политические задачи завоевания всего мира влекли за собой губительные отступления Наполеона от собственных стратегических правил.
Взять хотя бы технику завоевания: как совместить военную оккупацию уже раньше завоёванной наполеоновской колоссальнейшей всеевропейской империи с оккупацией русских областей и с охраной путей к Москве? Откуда было взять при этих условиях нужные силы для дальнейших битв, для завоевания России? Как выполнить собственное же правило: всегда быть сильнее неприятеля в нужный момент в данном пункте? Как умудриться быть одновременно победителем в битвах недалеко от Мадрида и в битвах между Смоленском и Москвой?
В своих грандиозных военных предприятиях Наполеон старался не отступать от основного своего принципа: крепко охранять свои сообщения. Именно поэтому так страшно ослабели его средства в московском походе ещё задолго до отступления. Из 420 тысяч человек, которые у него были в июне 1812 г. близ Немана и с которыми он перешёл границу и начал вторжение в глубь России, он пошёл уже всего с 363 тысячами, остальные должны были ограждать фланги к северу и к югу от линии нашествия. В Витебск Наполеон пришёл уже не с 363 тысячами, а с 229 тысячами человек; к Смоленску он подошёл со 185 тысячами, после битвы у Смоленска и оставления там гарнизона он подошёл из Смоленска к Гжатску с 156 тысячами человек; к Бородинскому полю он привёл 135 тысяч, а в Москву с ним вошло 95 тысяч человек. Не только смерть от неприятельского оружия, от болезней, от климата, но и колоссальная коммуникационная линия пожрала великую армию. О 220 тысячах человек, которых Наполеон даже и к Неману не подвёл, а должен был разбросать по своей необъятной всеевропейской империи, даже и говорить нечего, так же как о 200 тысячах с лишком, сражавшихся к Испании.
По вместе с тем, говорил он Лас-Казу, бывают моменты, когда нужно сжечь все корабли, подтянуть все силы для решительного удара и сокрушительной победой уничтожить противника; для этого приходится рискнуть даже и временным ослаблением коммуникационной линии. «В кампании 1805 г., когда я сражался в середине Моравии, Пруссия готова была напасть на меня, и отступление в Германию было невозможно. Но я победил при Аустерлице. В 1806 г. … я видел, что Австрия совсем готова броситься на мои сообщения, а Испания готова вторгнуться во Францию, перейдя через Пиренеи. Но я победил при Иене». Ещё опаснее были обстоятельства во время войны 1809 г. «Но я победил, при Ваграме». Наполеон говорил, что каждая война должна быть «методической», т.е. глубоко продуманной войной, и только тогда она имеет шансы на удачу. Он решительно опроверг установившуюся мысль, что нашествия Чингис-хана и Тамерлана были просто стихийным, беспорядочным движением: «Эти завоевательные войны, — сказал он как-то графу Монтолону, — велись правильно и основательно; предприятия (Чингис-хана и Тамерлана) соответствовали их силам и средствам и только потому и удавались». К слову замечу, что позднейшие историки-ориенталисты совершенно подтверждают зто мнение Наполеона о монгольских завоеваниях.
 
Много раз и по разным поводам Наполеон говорил, что всё военное искусство заключается в умении сосредоточить в нужный момент и в нужном месте больше сил, чем есть в этот момент в этом месте у противника. Когда член Директории Гойе, говоря о войне 1796–1797 гг., как-то сказал Наполеону: «Вы часто, имея меньше сил, разбивали неприятеля, который был сильнее», — то Наполеон отрицал это, говоря, что он лишь старался с молниеносной быстротой бросаться на разрозненные силы врага и по частям, поочерёдно, бить их, но что именно поэтому во всяком отдельном таком нападении он в тот момент оказывался сильнее, хотя общее количество солдат у неприятеля во всей армии было и больше, чем общее количество солдат у Бонапарта.
Он много заботился о «духе» своей армии. Наполеон решительно подтвердил произведённое ещё революцией изгнание телесных наказаний из армии и, разговаривая с англичанами, всегда недоумевал, как они не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. «Чего же можно ожидать от людей обесчещенных? Как может быть чуток к чести тот, кого в присутствии товарищей подвергают телесным наказаниям? Вместо плети я управлял честью… После битвы я собирал солдат и офицеров и спрашивал их о наиболее отличившихся». Награждал он чинами тех из отличившихся, которые умели читать и писать, а неграмотных приказывал усиленно («по пяти часов в день») учить грамоте, после чего и производил их в унтер-офицерский, а дальше в офицерский чин. За серьёзные провинности Наполеон расстреливал беспощадно, но, вообще говоря, он гораздо больше полагался на награды, чем на наказания. А награждать — и деньгами, и чинами, и орденами, и публичным чествованием — он умел с совершенно неслыханной щедростью. «Неужели вы думаете, что можно заставить людей сражаться, действуя на них рассуждениями? — воскликнул он на заседании Государственного совета в 1801 г. (14 флореаля) во время обсуждения вопроса об учреждении ордена Почётного легиона. — Они (эти рассуждения — Е.Т.) годны только для учёного в кабинете. Солдат дерётся из-за славы, отличий, наград. Армии республики совершили великие дела потому, что они состояли из сыновей крестьян и фермеров, а не из навербованных наёмников, у них были не дворянские офицеры, а новые офицеры и у них было честолюбие».
Сознательно, обдуманно и с блистательным успехом Наполеон приготовил себе, таким образом, из материала, созданного революцией, дееспособнейшее и могучее орудие, которое в руках искусного мастера и должно было проявить себя неслыханными в военной истории достижениями.
Сам он ценил в себе основное, по его мнению, качество, которое, как он утверждал, важнее всего и незаменимее всего: железная воля, твёрдость духа и та особенная храбрость, которая состоит не в том, чтобы в критический миг броситься со знаменем в руке брать Аркольский мост или простоять несколько часов под русскими ядрами на городском кладбище под Эйлау, а в том, чтобы взять на себя целиком самую страшную, самую тяжёлую ответственность за решение. Выигрывает сражение не тот, кто придумал план битвы или нашёл нужный выход, а тот, кто взял на себя ответственность за его выполнение.
По утверждению всех военных авторитетов, изучавших Наполеона, он был одинаково велик и как тактик, т.е. в искусстве выигрывать битвы, и как стратег, т.е. в искусстве выигрывать войны, и как дипломат — в искусстве навязать целиком свою волю разбитому врагу, не только сломить окончательно его дух и его способность к сопротивлению, но и заставить его зафиксировать в трактате то, что желательно победителю. У него все эти три способности сливались в одно неразрывное и гармоничное целое. Когда генеральная битва выиграна, нужно пустить Мюрата с кавалерией для преследования и окончательного уничтожения бегущих. А когда Мюрат сделал своё дело, нужно, чтобы выигрыш битвы превратился в выигрыш войны, т.е. нужно продолжать и закончить преследование врага за «зелёным столом» — дипломатическими формулировками и требованиями.