Обычные суеверия
Вадима же, как москвича и студента, Володя выделял особо. Со временем они очень подружились. В горном учебном центре, в продуваемых ветром палатках, они мечтали о том, как вернутся в Москву, как пойдут по улице Горького, зайдут в ресторан «Пекин»… О красивых московских девочках, с которыми обязательно познакомятся. Даже мечтать и строить планы было счастьем. Это придавало сил и хоть немного отвлекало от унылой действительности.
В одну из таких ночей, непривычно смущаясь, Володя рассказал, что мечтает поступить в семинарию и стать священником. Вадиму сперва стало смешно — очень уж странное желание для молодого парня! Но потом, подумав, он понял, что в этом что-то есть. Володе это занятие подходило как никому другому.
Да и какая, в сущности, разница! Главное было — верить, что новая и прекрасная жизнь обязательно наступит, стоит только, сжав зубы, дотянуть свой срок здесь, выжить и выстоять.
Но сам Вадим выстоять не сумел.
Перед очередной отправкой в горы он запаниковал и решил избежать ее любым путем. Сослуживец Заур Имранов, неистовый горец и законченный наркоман, задумал решить для себя эту проблему путем подкожного впрыскивания бензина, и Вадим последовал его примеру. Возможно, если бы в санчасть явился только один солдат с подобным нагноением, все сошло бы благополучно, но двое — это уже подозрительно. Начальник санчасти насторожился и… Результатом стало медицинское заключение со словами «в ране обнаружены остатки нефтепродуктов» и чистосердечные признания обоих «героев» в попытке уклонения от исполнения воинского долга путем членовредительства. Заур подписал эту бумагу из-за полного равнодушия к своей дальнейшей судьбе, Вадим — из страха, что будет еще хуже. Дело закономерно должно было кончиться трибуналом.
Но до суда обвиняемые содержались в части и выполняли воинский долг так же, как и все прочие. Когда Вадим рассказал Володе о том, что произошло, не надеялся, что друг сумеет помочь. Просто надо было хоть кому-то высказаться, облегчить душу. Володя только покачал головой и сказал:
— Да-а, ситуация, скажем прямо, хреновая. Но ты погоди пока лоб зеленкой мазать. Может, я еще что-нибудь придумаю. Где наша не пропадала!
И действительно придумал. Среди Володиных друзей, приятелей и просто доброжелателей оказался молоденький лейтенант из военной прокуратуры. Как Володя умудрился с ним подружиться, Вадим не знал, да это и не важно.
Через пару дней Володя пришел веселый, подсел к Вадиму на койку и сказал:
— Слушай, я, кажется, додумался. Ничего обещать не буду, но кое-что сделать попробую.
— Что? — Вадим спросил вроде бы безучастно, но в сердце уже затрепыхалась надежда — а вдруг?
— В общем, пиши другую объяснительную такого примерно содержания: ты прыщ на ноге расковыривал, а потом в бочку с бензином залез. Мы же все так от вшей спасаемся. Жаль только, они, подлые об этом не знают и не дохнут…
— Ну и что? Причем тут вши?
— А то! Бензин таким способом мог попасть в рану хотя бы теоретически. Потом инфекция, воспаление…
— Ну напишу, а дальше?
Володя таинственно улыбнулся:
— Меньше знаешь — крепче спишь. Есть у меня одна задумка… Так что пиши и этому своему джигиту скажи, пусть подпишет. Вытаскивать — так обоих. Напишешь — отдашь мне, а там посмотрим.
Утопающий хватается за соломинку, и Вадим, конечно, последовал совету друга. Вечером того же дня Володя шепнул ему на ухо:
— Кажется, все в порядке. Ничего не бойся, мы еще поживем!
А дело было так.
Получив новую объяснительную, Володя отправился в военную прокуратуру. Вызвав своего знакомого, упросил показать дело друга. Дескать, этот дурак сам попал под трибунал и его, невинного, за собой тянет. Кажется, грозят большие неприятности, и надо хотя бы знать, что там написано. Лейтенант долго отнекивался, но в конце концов дело вынес. Володя при нем взял объяснительные и стал читать, хотя и без того прекрасно знал содержание этих бумаг. Увидев вдалеке военный патруль, быстро сунул листки в карман шинели. Когда опасность миновала, достал снова и отдал обратно.
Но достал из другого кармана.
Лейтенант унес дело и подмены не заметил. Но когда на заседании трибунала государственный обвинитель начал громко и с выражением зачитывать собственноручное Вадимово признание, у всех присутствующих просто глаза на лоб полезли. Суд, конечно, сошел на нет, но уже на следующий день Вадима вызвали в Особый отдел.
Сначала только уговаривали и стыдили. Белобрысый въедливый капитан буравил его глазами и задавал каверзные вопросы: как, мол, такое могло получиться? Бумага не птица, не могла же она сама по себе улететь! Вадим только плечами пожимал — знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю, температура высокая была, что подписал — не помню. Потом пришел другой — пожилой подполковник с седыми висками. Он аккуратно открыл шторку, закрывающую политическую карту мира на стене, и принялся вещать с таким серьезным и значительным лицом, что Вадиму даже смешно стало.
— В мире сейчас такая сложная политическая обстановка! Советский Союз противостоит ползучей агрессии блока НАТО и всему мировому империализму…
Подполковник стоял с указкой в руке, словно учитель в школе на уроке географии, а Вадим только хлопал глазами и старался не прыснуть от смеха.
А тот вдруг присел рядом и заговорил тепло, по-отечески:
— Видишь, что творится? Враги кругом! И в такой момент отдельные несознательные бойцы, — тут он выразительно сверкнул глазами из-под куститых бровей, — своими действиями невольно играют им на руку!
Получалось, что в борьбе со всем мировым империализмом выход у Вадима один — честно все рассказать.
— Да я бы и рад! — Вадим уже справился с приступом неуместной смешливости. Он даже всхлипнул слегка, стараясь, чтобы вышло понатуральнее, — только не знаю я, что рассказывать!
Подполковник посмотрел на него долгим пристальным взглядом, сокрушенно покачал головой — нельзя, мол, с тобой по-хорошему! — и вышел.
Вадим остался один. Сначала обрадовался, думал, что все уже позади. Сердце просто пело от счастья — выкрутился! Но через несколько минут в кабинет вошел капитан Сырокомля — огромный, гориллоподобный верзила, славящийся в полку умением пускать в ход кулаки. Сзади топотал тяжеленными сапогами сержант-сверхсрочник с говорящей фамилией Перебейнос. Лица их не предвещали ничего хорошего, и Вадим понял, что радоваться рано.
— Ну шо? Думаешь, самый умный? — мрачно спросил сержант и начал медленно засучивать рукава гимнастерки.
— Ну не здесь же! — капитан укоризненно посмотрел на него. — Видишь — Ленин висит!
Потом подумал и добавил:
— И дорожку ковровую запачкаем…
Его завели в какой-то темный закуток и стали бить — умело и старательно. Вадим и сам не понял, как получилось, что под пудовыми кулаками «отцов-командиров», размазывая по лицу слезы и кровь, он рассказал о том, кто ему помог.
Командир части собирался в том году поступать в академию, и скандал ему был совсем не нужен. Поэтому Вадима тихо перевели в другую часть, а Володя попал в Афганистан со следующим пополнением.
Вернувшись домой, Вадим не пытался его найти.
Он проснулся в холодном поту. Была глубокая ночь. Дрожащими руками Вадим долго пытался прикурить сигарету.
«Неужели такое теперь будет все время? А главное, почему я? Святым, конечно, меня не назовешь, но ведь другие-некоторые творили и не такое. И ничего, хорошо жили, сладко ели, крепко спали. Или, может, не так уж и крепко? Может, они тоже видят кошмары и зовут маму по ночам? А утром встают и отправляются творить то же самое…»
Помаявшись еще немного на липкой от пота простыне, Вадим понял, что заснуть все равно не удастся. Посмотрел на часы — половина четвертого, до утра далеко. Что делать-то, а? Здравая часть рассудка говорила, что надо бы все выяснить. Может, еще жив-здоров Володька, а все видения — только плод больной фантазии.
Вадим включил свет и долго рылся в ящиках секретера, пока не разыскал старую записную книжку в потертой кожаной обложке. Надо же, сохранилась, и при переезде не выбросил… Вадим переворачивал пожелтевшие обтрепавшиеся листочки, и странно было прикасаться к ним, будто действительно вернулся в прошлое. Вот и Володькин адрес и телефон, выведенный его размашистым, летящим почерком. А внизу страницы зачем-то нарисована смешная улыбающаяся рожица… Неужели правда его больше нет? Вот страничка осталась, а его — нету?