Час цветения папоротников

Он стоял над ним, раздумывая об удаче. Это не просто случай и не слепое везение, нет, здесь что-то другое, мистического свойства, возможно милость каких-то высших сил, преподнесших ему нечто вещественное. Но, если «оно» окажется слишком большим, то это может кончится гробовой доской, ‒ слишком оно велико. В любом случае, к этому следует относиться с уважением, лучше не называя прямо и не давая объяснений, чтобы не спугнуть.
Торжествуя, Бунимович смотрел вниз, где по шоссе в свете фар неслись машины. Вот и он так же, всю жизнь, день и ночь носился в одной из них, зарабатывая не более чем на кусок хлеба, чтобы не сдохнуть с голоду, а кодло ворья при власти жирело на его крови. Теперь с этим будет покончено. Пришел его час. Вообще-то, такому «трудолюбцу», как Бунимович, вряд ли когда грозило бы пострадать от голода… Но в одном он был прав: бандитами, захватившими власть на Украине, люди были обречены на существование в нищете.
Наскоро замаскировав вход, Бунимович на метро вернулся обратно к дому Сергея, где были припаркованы его «Жигули». Он заехал в гараж, где взял все необходимое и снова возвратился на набережную Днепра. Бунимович захватил с собой лопату и большой аккумуляторный фонарь. В карман куртки он не забыл сунуть, сложенную до размеров конверта, прочную и вместительную капроновую сумку. В нее мог бы поместиться сундук, Бунимович называл ее поэтически: «Мечта оккупанта». Шел уже десятый час вечера, когда он опять стоял перед расчищенным, чернеющим перед ним в свете фонаря входом в подземелье. Внизу по автостраде в мелькании фар с шумом неслась бесконечная череда машин. Вокруг было темно и ни души, небо заволокло тучами.
Подходящее время для спуска, решил Бунимович. Выставив перед собой штык лопаты, он полез в кромешную тьму. На четвереньках преодолев узкий лаз, он оказался в полной темноте и неподвижно застыл, не включая фонарь. Упираясь затылком в низкий потолок, он несколько минут стоял в темноте, адаптируясь к новой обстановке, давая глазам привыкнуть к темноте. Казалось, они никогда к ней не привыкнут, потому что темнота впереди была непроглядно темна. Не услышав никаких подозрительных звуков, он включил фонарь и быстро пошел по тоннелю.
В луч фонаря под ногами попало какое-то быстро перемещающееся серое существо и исчезло во тьме. Не отвлекаясь на встречавшиеся по сторонам боковые ниши и ответвления, Бунимович быстро шагал подземным ходом, который он мысленно назвал штреком, к конечной цели своего пути. Он уверенно продвигался в нужном направлении, отлично помня схему маршрута этого участка катакомб, не опасаясь заблудиться в путанице подземных ходов с бесчисленными коридорами, тупиками и переходами, лишенными какой бы то ни было логической стройности или симметрии.
Никто бы не сказал, наверное, боялся ли он темноты и одиночества? Его глаза ничего не выражали, кроме угрюмой подозрительности. С настороженным вниманием он зорко смотрел вперед, двигаясь, как сильный, опасный хищник, вот и все. О чем он думал? Никто об этом не узнает. Никогда. Темнота была средой его обитания, а кроме одиночества, он ничего не знал. Клейменный неуемной ненавистью к людям и всему живому на земле, он денно и нощно варился в наплыве своих свирепых мыслей. Теперь же, его цель была близка, и он шел к ней с одержимостью фанатика.
Войдя в просторную квадратную пещеру с несколькими, отходящими от нее ходами, он остановился, как на распутье, воткнул в землю лопату и стал сравнивать свой путь с копированной схемой. Сосредоточено рассматривая ее, Бунимович не заметил, как из темноты безмолвно показались дети и окружили его со всех сторон. Они стояли, молча, не шевелясь, как привидения, в ожидании эффекта от своего появления. Увидев их, Бунимович вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
Это были беспризорники от восьми до двенадцати лет, их было около десяти. Они первыми увидели свет его фонаря и выключили свои. Что они здесь делали, искали что-нибудь на пропитание или спустились, чтобы переночевать, было не понятно. Сбежавшие от жестоких родителей, из интернатов и детских домов, вечно голодные, они сбиваются в злобные стаи, которые рыщут всюду в поисках добычи. Как одичавшие собаки, они сворой набрасываются на женщин и стариков, пьяных и бомжей, на всех, кто слабее. Видя вокруг одну лишь несправедливость, они ненавидят всех и сеют вокруг только зло. Безжалостно мстя за себя обществу, они готовы бить и убивать всех подряд, за что попало и просто так. Выносливые и дерзкие, привычные к голоду и лишениям, они никого не боятся, своей звериной кровожадностью превосходя даже отпетых головорезов.
 
Не желая хоть в чем-то быть похожими на отринувшее их общество, они в то же время старательно подражают друг другу. Подчиняясь новой трущобной моде, они носят полуспущенные штаны, волочащиеся по земле с мотней по колено. Этот стиль возник в детских домах и исправительных колониях, где вся одежда воспитанникам приобретается на вырост и всегда бо́льшего, чем нужно, размера. Они были разного возраста и роста, и одеты по-разному, но было в них что-то одинаковое. Это были круглые, стриженые «под ноль» головы, последняя молодежная мода, пришедшая из тюрем и лагерей. Особенно отвратны были несколько из них, в куртках с надвинутыми на глаза капюшонами.
Бунимович ненавидел всё и вся, даже неодушевленные предметы. Некоторые животные, насекомые и вид вязкой глины вызывали у него приступы бешенства. Список особо ненавидимых им возглавляли люди, собаки и осы (с учетом ранговых мест). Этот список был бесконечен, но детей в нем не было. Он просто о них забыл… Глядя на молча окруживших его детей, хладнокровного Бунимовича бросило в пот. Хоть он и не подал виду, что испугался, испарина на лбу его выдала. Дети, которые в его понимании были никчемными зверьками, сразу заметили его страх.
— Ты чё тут шаришься, козел? — спросил самый старший и высокий бродяжка, который ростом был Бунимовичу на уровне груди.
Он громко шмыгнул и утер рукавом нос, откуда вылезли две грязные сопли. На безымянном пальце у него был вытатуирован перстень в виде четырех шахматных клеток. В двух не затушеванных клетках были наколоты буквы «С» и «Ш», обозначавшие, что владелец перстня, свой первый срок отбывал в спецшколе.
— Что за парад клопов? — в ответ спросил Бунимович. Его голос прозвучал замогильно глухо, будто шел откуда-то из живота.
— Доставай все из карманов, козлина!
Пискляво выкрикнул, стоящий сбоку ребенок лет восьми, чья стриженая макушка была чуть выше пояса Бунимовича. Его маленький слюнявый рот с большими безобразными заедами по углам злобно выплевывал слова.
— Ах, ты ж, пигмоид, тля жидконогая! — презрительно скривившись, процедил сквозь зубы Бунимович. Его лицо в свете фонаря потемнело, наливаясь синей венозной кровью.
— Отдавай все, что есть, или кровью сейчас умоешься! — не испугавшись, а выпятив воробьиную грудь и твердо глядя Бунимовичу в глаза маленькими острыми глазками, пропищал грязный заморыш.
Бунимович никогда не терял самообладания, он привык действовать быстро и решительно в любых обстоятельствах, всеми средствами.
— А ну, кыш отсюда, шантрапа! — зарычал он, ища глазами воткнутую в землю лопату и не находя ее, — А то!..
Бунимович не успел досказать, что он сделает в случае «а то», как ему в глаза попала неизвестно кем пущенная струя слезоточивого газа из баллончика и кто-то пырнул его ножом, сбоку под ребра. Ослепнув, он с яростным рычанием бросался из стороны в сторону, спотыкаясь о какие-то бревна, ловя треклятых детей, но его руки, которыми он мог разорвать каждого из них, как цыпленка, задевали лишь края их одежд, сам же он, получал удары ножами со всех сторон. Почувствовав, что истекает кровью и слабеет, ничего не видя перед собой, он рванулся бежать, но сослепу, натыкался на стены, получая удары ножами в спину.
 
Его рычание переросло в страшный, пронзительный рев до смерти напуганного, попавшего в капкан зверя, который после мучительных попыток освободиться, чувствует, что наступает последний час его жизни. Но крик его терялся в темноте и затихал, как в вате и не было на него, ни ответа, ни гулкого пещерного эха.