Час цветения папоротников
На этом запас его сведений о давних киевских магазинах исчерпывался. Хотя ему запомнилось несколько фамилий их владельцев, и он принялся их припоминать, как их запомнил, в алфавитном порядке: Альшванг, Гершман, Кауфман и Яхинсон. Вот, кажется, и все. Ах, да! Что ж это я… Ну, конечно же, и Леон Идзиковский. Надо же, чуть было о нем не забыл. Но, о Полежаеве он решительно ничего не знал.
— А что это за Николаевский цепной мост? Ты знаешь, где он находится? — оставив свои размышления, поинтересовался Алексей.
— Во время войны, когда наши отступали, они его взорвали. Примерно на том месте, где был Цепной, сейчас находится мост Метро, — поглядев на Алексея красными от недосыпа «глазами кролика», ответил Сергей, думая о другом.
Он сидел в кресле с опухшей с перепоя физиономией и лечился чаем «Greenfield» в чеканном серебряном подстаканнике. В эти парные подстаканники средины XVIII века Алексей недавно вбухал свой месячный оклад, и никак не мог на них налюбоваться. Сергей вдыхал едва различимо нежную дымку, курившуюся над поверхностью янтарного напитка. Неповторимые ароматы черного цейлонского чая с тонкими оттенками изысканного букета сочетались в нем с силой и полнотою запахов. Эти утонченные ароматы ассоциировались у него с общественной баней, где похоже благоухал распаренный веник.
Задалбывал похмельный нервяк, с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не сказать какую-то колкость, о которой после придется жалеть. Все воспринималось с ранящей остротой. Слишком ярок был свет дня, четкость предметов раздражала своей резкостью. Солнце светило сильней, чем нужно. Ну, что за напасть, впору ослепнуть! Мысли шарахались из стороны в сторону, бараньим стадом сбивались в кучу, волнами накатывала тревога, ненадолго отвлекая от изводящего ощущения позорного провала и чувства виновности.
Отличный чай быстро опротивел (да неважнец), а превосходной работы подстаканники, на которые ему пришлось бы трудиться более года, вызывали лишь горькую иронию. Сергей действительно был беден, беден всеми видами бедности, но хуже всего было то, что он был беден сознанием своей бедности. Укоренившееся в нем осознание своей бедности убило желание что-либо менять, взлелеяло апатию, возвело скепсис в образ жизни. Он осторожно поставил подстаканник (то же мне, шикардос) на столешницу журнального столика из толстого, затейливо гравированного стекла, и с таким видом посмотрел на обтерханные до бахромы штанины своих джинсов, словно презирал себя, что было недалеко от истины.
Его не интересовал вопрос, где вход в подземелье. Сильно болела голова, будто ее долбили долотом. Пойти что ли на кухню, да отравиться газом? Нет, и без того отравлен, дальше некуда. Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом! Такой замес называют: «Земля-Воздух», рубит под корень, зато головняк наутро гарантирован. Знал бы, что будет такой задвиг, вообще бы не пил. Но жизнь стала до того невыносима, что если не пить, она станет совершенно непригодной для проживания.
— Это был первый каменный мост в Киеве, упоминания о нем я встречал в нескольких изданиях, — понемногу оживляясь, рассказывал Сергей, припомнив все, что он знает о Цепном мосте.
— Полотно моста опиралось на пять каменных «быков», у основания они были выложены мощными гранитными глыбами. Остатки камня впоследствии пошли на пьедестал памятника Богдану Хмельницкому, что на Софиевской площади.
«Шершавопыльный гранит…» ‒ отчего-то вспомнились, задевшие его строки.
‒ А верх опорных быков украшали пышные порталы в виде полукруглых арок с башнями по бокам, в стиле английской средневековой готики. Раньше строили так, чтобы построенное радовало глаз, а теперь, чтобы уворовать побольше та втікти [8]. Быки соединялись между собой железными цепями. Они были настолько мощные, что вес отдельного звена цепи составлял 12 пудов. Представь себе такую цепуру, где одно колечко весит 192 килограмма. Все металлические части моста изготовили в Бирмингеме и на 16 кораблях привезли в Одессу, а оттуда на подводах, запряженных волами, доставили в Киев.
«Хочется к морю, ‒ подумал Сергей. ‒ Эх, Одэсса-мама! Ударить бы лихом об землю и поехать к синему морю, да денег нету…»
— Когда строили этот мост и цепи были уже натянуты, ‒ между тем продолжал Сергей. ‒ Один калужский каменщик по уполномочию своих товарищей был откомандирован за водкой. Во время пасхальной заутренней он сходил за оной с киевского берега на черниговский, по цепям. На левом берегу Днепра в вольной корчме на слободке цена водки была ниже, чем в городе, и за те же деньги ее можно было взять больше. Он и пошел за ней по цепям, на головокружительной высоте в бурный ледоход.
‒ Была непогодь, ветер и мокрый снег с дождем, самая что ни есть халепа. Внизу под ним трещали и сталкивались ледяные поля, крыги налетали одна на другую и разламывались о ледорезы опор с такой силой, что весь мост содрогался, а те гигантские цепи громыхали так, что было слышно в Киеве. Купив бочонок водки, тот делегат честной компании повесил его себе на шею, взял в руки шест для баланса и благополучно вернулся на киевский берег. Водку тотчас же распили во славу святой Пасхи. Понять их можно, Пасха — праздник праздников и торжество из торжеств, — устав рассказывать, Сергей надолго потух.
Похоже, Алексей не ошибся, Сергей и в самом деле знал все на свете и еще уйму разных вещей, сверх того. Алексей выставил перед ним на выбор: два сорта украинской водки (с перцем и без перца, а просто так), шотландский виски, французский коньяк и текилу. Но Сергей отказался похмелиться, философически заметив:
‒ Пить с утра не лучший способ самосовершенствования.
«Только начни, ‒ подумал он. ‒ Хрен остановишься».
Сам Алексей опохмеляться тоже не стал, с умным видом сказав:
‒ По мнению профессиональных алкоголиков, похмеляться вообще опасно. Можно вспотеть, простудиться и заболеть насморком, ‒ а подумал он, о том же…
Да, совместное возлияние со старым другом штука замечательная, но последующий день лучше не вспоминать. Поздняк угрызаться, пить надо в меру. Вообще-то одурманивать себя — не значит наслаждаться жизнью, меланхолично размышлял Сергей. Дельная мысль, сродни тем, которые возникают в отношении полового сношения после сношения…
Его сегодня донимал похмельный юмор, он сидел и между прочим, думал, что искать вход в катакомбы заведомый бесполезняк. Столько лет прошло, нечего корячиться, хрен найдешь, а вот завтра неизбежно приближалось и поутряку, хоть на четырех костях, но на дежурство идти придется. Вопрос с входом в пещеры оставался открытым. Но не такой-то это оказался серьезный затык, как нередко случалось, решение пришло тогда, когда он был занят посторонними мыслями. Неплохо отыскать эдакого Вергилия, который отведет их в нужное место, а там уж они сами разберутся.
— Нам бы найти подкованного чичероне [9], который знает киевские пещеры. С ним будет намного проще… — с заметной прохладцей озвучил решение проблемы Сергей.
Его больше интересовало завтрашнее дежурство, а не пещеры. Работать в воскресенье, это какой-то мазохистский изврат, да к тому же и грех, осуждаемый христианской религией. Если же разобраться по справедляку, то будь он евреем, дежурить в субботу, тоже был бы грех, а если бы он был мусульманином, то и в пятницу, такой же грех, ничуть не меньше. Видно, работа — это сплошной грех. Все работают, каждое утро бредут на работу, как овцы. А, надо ли это? Или, так ли уж это жизненно необходимо? На х… упал этот гемор! Борясь с зевотой, Сергей прикрыл рот рукой и хрустнул челюстью. Алексей этого не заметил.
В последние годы Сергей все острее испытывал отвращение к своей работе, самой гуманной в мире. Наверное, постарел. Хотя, если говорить откровенно, Сергей понимал, что он не так постарел, как устал от этой пустой, никому не нужной жизни и нищенской оплаты своего подвижнического и всеми презираемого труда. Он знал свой диагноз: «Синдром эмоционального выгорания», так называлась его болезнь.