На игле

Чем ближе они подходили к Сент-Николас-авеню, тем больше становилось вокруг жилых домов. Время было обеденное, и к запаху пота и выхлопных газов примешивался запах стряпни. Полураздетые люди стояли в подъездах, сидели, развалившись, на ступеньках; в окнах верхнего этажа переливались на солнце обнаженные черные тела; блестели длинные грязные женские волосы, по шее стекал бриолин.
Обитатели Сент-Николас-авеню только и ждали, чтобы что-то произошло, поэтому, когда Гробовщик крикнул парню «Стой!», все навострили уши.
Парень побежал. Он бежал по тротуару, ловко уворачиваясь от шедших навстречу прохожих.
Гробовщик на бегу вытащил из-за пояса револьвер Могильщика, потому что он мешал ему, однако дать предупредительный выстрел в воздух не решился — боялся привлечь внимание полиции. С каких это пор он стал бояться полиции? Смех, да и только. Смешного, впрочем, было мало.
Бежал он тяжело, с трудом подымая ноги, словно подошвы прилипали к асфальту. Хорошо еще, что туфли были легкие, на каучуке, но в костюме, с двумя револьверами и дубинкой особенно не побегаешь, да и голова была как паровой котел — каждый шаг отзывался острой болью в затылке.
В отличие от него худой, проворный парень бежал легко, свободной, пружинистой походкой, ловко маневрируя среди высыпавших на улицу зевак.
Зрительские симпатии разделились.
— Беги, парень, быстрей! — кричали одни.
— Лови его, дед! — отзывались другие.
— Ох уж эти мне черномазые! Украдут, а потом гоняйся за ними! — прокаркала какая-то толстая старуха.
— Смотри пушку не потеряй, приятель! — крикнул пробегавшему мимо Гробовщику какой-то тип, накурившийся марихуаны.
Двое мужчин выскочили из машины, стоявшей на углу Сент-Николас-авеню, и бросились ловить парня в белой майке. Они ничего против него не имели — просто захотелось принять участие в общем веселье.
Парень вильнул вправо, и один из шутников, растопырив руки, бросился, как в бейсболе, ему наперерез. Парень нагнулся и нырнул ему под руку, но второй мужчина успел подставить ему ножку.
Парень со всего размаху полетел на асфальт, ссадив себе кожу на руках и ногах. Подбежал Гробовщик.
Теперь шутники решили вступиться за парня; самодовольно улыбаясь, они повернулись к Гробовщику, и один из них, кривляясь, произнес:
— Какие проблемы, ветеран?
В этот момент у обоих вытянулись лица: один увидел направленное на него дуло пистолета, а другой узнал в «ветеране» Гробовщика.
— Господи, да это ж Гробовщик! — прошептал первый.
Каким образом жители оживленной улицы услышали его слова, осталось загадкой, но, как бы то ни было, собравшаяся вокруг толпа стала редеть. Ретировались, разбежавшись в разные стороны, и шутники.
Когда Гробовщик, нагнувшись, схватил парня за майку и рывком поднял его на ноги, улица уже опустела; лишь самые любопытные с опаской выглядывали из-за стены углового дома.
Гробовщик схватил парня за локоть и повернул его к себе лицом. На него не отрываясь смотрели большие черные глаза с расширенными зрачками. Ужасно хотелось схватить пистолет Могильщика задуло и проломить мальчишке череп.
— Слушай, глазастый, — сдавленным голосом проговорил Гробовщик. — Пойдешь назад к машине. Ты — впереди, я — сзади. А если опять вздумаешь бежать, получишь пулю под лопатку.
Парень двинулся назад той неуверенной, подпрыгивающей походкой, какая бывает после марихуаны. С его разбитых локтей капала на тротуар кровь. На этот раз за ними наблюдали молча, без комментариев.
Они перешли Восьмую авеню и остановились возле «плимута». Собаки внутри не было.
— Кто ее увел? — еле ворочая языком, спросил Гробовщик.
Парень взглянул на искаженное судорогой лицо Гробовщика и ответил:
— Небесная.
— А не Мизинец?
— Нет, сэр, Небесная.
— Ладно, тебе, значит, виднее. Обойди машину и садись вперед, рядом со мной, — поедем поговорим без свидетелей.
Парень послушно повернулся, чтобы обойти машину, но Гробовщик снова схватил его за локоть:
— Ты ведь хочешь со мной поговорить, правда, сынок?
Парень еще раз взглянул на искаженное судорогой лицо Гробовщика и выдохнул:
 
— Да, сэр.
  
18
 
— Вот здесь, — сказала Небесная долговязому.
Он остановил «меркьюри» перед гарлемской больницей, прямо у выкрашенного в красный цвет пожарного крана, заглушил мотор и провел пальцем за ухом, нащупывая припасенный окурок «штакета».
— Ты что, псих? — возмутилась Небесная. — Отъедь от пожарного крана. Хочешь, чтобы тебя легавые сцапали?
— Пожарного крана? — Долговязый повернул голову и, выпучив глаза, уставился на пожарный кран. — А я его и не заметил.
И он как ни в чем не бывало завел мотор, отжал сцепление и проехал немного вперед, на свободное место.
— Следи, чтобы собаку не украли, — сказала ему, выходя, Небесная.
Она не слышала, как он сквозь зубы пробормотал: «Кому сдалась твоя собака», — перешла через улицу и исчезла за стеклянной дверью чистенькой, беленькой аптеки при больнице.
Аптека уже закрывалась, но Небесная объяснила белому продавцу, что до завтра она ждать не может.
Она попросила принести ей большую упаковку ваты, бутылку хлороформа, скальпель, длинные, до локтя, резиновые перчатки, прорезиненный фартук до пола, клеенку и большой эмалированный таз.
— Вы забыли хирургические щипцы, — сказал продавец.
— Мне щипцы не нужны.
Продавец оглядел ее с ног до головы. Небесная, как всегда, не расставалась с вышитой бисером сумкой и зонтиком от солнца, на этот раз нераскрытым. Вид старой негритянки показался продавцу подозрительным, и он постарался ее запомнить на тот случай, если к нему обратится полиция.
— Предоставьте это хирургам, — серьезно сказал он. — В городе есть специальные больницы, где в случае необходимости делаются подобные операции.
Он решил, что она собирается делать аборт. Небесная сразу же сообразила, на что он намекает.
— Это моя дочь, — сказала она. — Я все сама сделаю.
Продавец пожал плечами и завернул покупки. Небесная расплатилась, взяла сверток и ушла.
Когда она вернулась к «меркьюри», собака жалобно скулила — то ли от жажды, то ли от голода. Небесная села в машину, положила сверток на пол и погладила собаку по голове.
— Теперь уже недолго, — сказала она ей и велела долговязому ехать на Сто двадцать пятую улицу.
— Подожди, сейчас вернусь, — сказала она, когда они подъехали к второразрядной гостинице, находившейся в квартале от железнодорожной станции.
Через криво повешенную стеклянную дверь виден был длинный узкий коридор с вытертым линолеумом под ногами и рваными обоями на стенах. Внутри пахло мужской мочой, женским потом, засохшей блевотиной и самыми дешевыми на свете духами. На обрывках обоев были начертаны надписи, которые бы вогнали в краску продавцов неприличных открыток на Монмартре.
В конце коридора, под лестницей, за старой деревянной стойкой стоял стул с мягким сиденьем, за которым на стене висела доска с совершенно одинаковыми, дешевыми ключами. На стойке стоял колокольчик, сбоку, на стене, была кнопка, а под ней надпись: «НОЧНОЙ ЗВОНОК».
Ни в коридоре, ни за стойкой не было ни души.
Небесная похлопала перчаткой по колокольчику, но тот не издал ни звука. Она подняла его и заглянула под купол — язычок отсутствовал. Она надавила большим пальцем на кнопку ночного звонка. Безрезультатно. Тогда ручкой зонтика она изо всех сил ударила по колокольчику. Раздался звук, похожий на пожарную сирену.
Спустя несколько минут, не раньше, дверца в стене приоткрылась и оттуда показался кряжистый негр средних лет с прыщавым лицом, покрытой лишаем головой и мутными Карими глазами. Из-под раскрытой на груди рубашки без воротничка виднелась могучая мохнатая грудь.
Прыщавый тяжело подался вперед и облокотился обеими руками о стойку.
— Что прикажете, мадам? — заговорил он нараспев, на удивление хорошо поставленным голосом оперного певца.