Счастье момента
Лицо его помощника просветлело.
– Пообедаем? В «Ашингере»? – уточнил он и послушно затрусил к дверям.
Карл кивнул в пустоту. В этой популярной закусочной на Александерплац за небольшие деньги подавали вкусную горячую еду. Пуля обычно съедал там две порции.
Карл захлопнул дверь и, запирая, подумал, что согласился бы отобедать даже на Марсе, лишь бы поскорее выбраться отсюда. Ему нужно было собраться с мыслями.
Глава 4
Выдержки из дневника
Психиатрическая лечебница Далльдорфа, Берлин
27 октября 1912 года
Все уже заснули, одна лишь я продолжаю бодрствовать. Сизая тьма превратилась в черную, на бумагу падают желтые лучики от лампы. Все это мне будто снится.
Днем я хожу по двору, словно сомнамбула. Неужели это правда происходит со мной? Я работаю здесь уже два месяца, но мне до сих пор не верится. Я словно наяву слышу голос старшей медсестры, когда та отвела меня в сторонку и сказала: «В Далльдорфе нужна сиделка. Я предложила вашу кандидатуру». Никогда бы не подумала, что она за меня поручится. Старшая медсестра всегда была со мной очень строга, я бы даже сказала, сурова, как будто знала о моем прошлом. Как будто подозревала, что я – падшая женщина. Но, быть может, со временем ее подкупили моя преданность делу и твердое намерение работать лучше остальных учениц медицинского училища – незамужних девушек намного младше меня, чьи жизни только начиналась. «В Далльдорфе придется трудиться на совесть, не боясь сложных пациентов и грязной работы. Цыпляточки с таким не справятся», – сказала старшая медсестра, и только тогда я поняла, что она видит во мне ровню, а остальных студенток считает детьми.
Я тотчас же согласилась.
Поначалу Конрад переживал из-за насилия, которое якобы здесь царит, из-за заключенных, которых переводят сюда из тюрем и исправительных учреждений. Не все сидят взаперти, некоторым разрешено свободно передвигаться по двору и мастерской. Отгороженный стеной корпус № 5 с решетками на окнах предназначен только для тех, кто опасен для себя и окружающих. «Я туда не пойду», – уверяла я Конрада, пока он не успокоился. В пятом корпусе работают только медбратья, их сопровождает охрана.
Мы с Конрадом сходимся в одном: нам нужны деньги. Мы хотим отправить Хильду в школу. Малышке всего четыре, но она растет как на дрожжах, чулки быстро становятся ей коротки, да и аппетит у нее как у мальчика. Нам не прожить на деньги, которые Конрад зарабатывает починкой обуви. Люди говорят, что я неудачно вышла замуж, но я считаю, что мне очень повезло – особенно учитывая обстоятельства. Конрад стал счастливым билетом в жизненной лотерее, в которой мне прежде не везло. Он хороший человек. Гордый. Но на гордыню хлеба не купишь. А времена сейчас тяжелые.
Лечебница очень современная: помимо десяти больничных корпусов здесь есть кухня, административное здание, машинный цех, прачечная, большой сад и мастерские, где работают заключенные. С территорией граничит поле со скотным двором и местом для сточных вод. Еще у нас есть исправительный дом и муниципальный приют для женщин.
Директор Зандер решил, что физически здоровых пациентов полезно привлекать к труду, поэтому они работают по хозяйству. Только непривычные звуки, хрюканье, крики и плач, звучащие из некоторых корпусов, говорят о том, что мы находимся в лечебнице для душевнобольных. Иногда здешний шум напоминает зоопарк.
Но я никогда еще не была так счастлива.
Женщин и мужчин размещают в разных корпусах. Душевнобольные живут отдельно от тех, кто страдает идиотизмом и эпилепсией. Повсюду царит порядок, радующий глаз. Работа здесь тяжелая, но она приносит мне удовлетворение. Без ложной скромности скажу, что хорошо справляюсь. Пациенты похожи на животных: стоит узнать их особенности, как взаимодействие с ними становится предсказуемым. Иногда у кого-нибудь случаются вспышки насилия, тогда приходится вызывать санитаров и вводить успокоительное, при необходимости – использовать смирительную рубашку, пусть даже директору это не по нраву.
Его кредо «принуждение – это крайняя мера», он хочет, чтобы медсестры относились к пациентам ласково, что, конечно, не всегда возможно, если у пациента запущенная деменция и они наносят вред себе или окружающим.
«Ты не боишься сумасшедших?» – спросила вчера малышка Хильда, и я с улыбкой покачала головой. Далльдорф – это отдельный мирок, и мне здесь нравится. Когда поезд прибывает на станцию и я, одетая в свою потрепанную одежду, прохожу через ворота, вхожу в главный корпус и достаю из шкафчика форму медсестры, со мной происходит чудесное преображение. Переодевшись, я превращаюсь в другого человека. Я больше не Маргарита Шенбрунн, не падшая девушка, которую милостиво согласились взять замуж и которая с комом в горле вспоминает прошлое. Теперь я – Рита, расторопная и всегда улыбающаяся медсестра, при виде которой даже слюнявое, дергающееся лицо Эгона, нашего самого тяжелого пациента, искривляется в радостной улыбке. Мое место в Далльдорфе. Кажется, будто мне было суждено здесь работать. Находящаяся посреди цветущих полей лечебница стала для меня домом, о котором я грезила всю свою жизнь.
Я не забираю этот дневник домой к малышке Хильде и Конраду. Нет, я храню его в своем шкафчике. Это часть моей здешней жизни. Часть меня.
Глава 5
Среда, 31 мая 1922 года
Хульда со стоном натянула до подбородка одеяло, казавшееся свинцово тяжелым. За окном мансарды стояла влажная чернота, но на стенах уже угадывались очертания тоненькой полоски света. Хульда зажмурилась и снова провалилась в сон.
Кружащиеся огоньки и красный бархат. Высокий потолок, на котором сверкающий хрустальный шар разбрызгивает гоняющиеся друг за другом точки. Ритмичная джазовая музыка, плавный голос смуглой певицы, люди вокруг громко топают, кружась в танце. Поворачиваясь, они каждый раз задевают друг друга руками, плечами и бедрами, и Хульда, которая обычно предпочитает держаться подальше от толпы, наслаждается ощущением того, что является ее частью. Сладкое шампанское стекает по губам, незнакомец прижимается к ним в поцелуе и растворяется в толпе, прежде чем Хульда успевает разглядеть его лицо. Женщина в коротком серебристом платье машет ей рукой и увлекает в темный уголок, где на маленьком столике лежат две белые дорожки, похожие на тонкие паучьи лапки. Женщина знает: Хульда хорошо платит. Хульда склоняется над столом, она смеется, у нее в голове взрываются звезды и луна, мир проясняется и все вокруг кажется несказанно прекрасным.
Затем немеют губы, немеют руки, но Хульда знает: это пройдет и останутся только легкость и беззаботность, чего она так жаждет. Кто-то утягивает ее обратно в толпу, ритм которой становится ее пульсом. Она танцует, чувствуя, как превращается в шампанское и заливает все вокруг. Она растекается и больше не знает усталости…
Раздался стук в дверь, и сон оборвался. Хульда неохотно приоткрыла слипшиеся глаза и посмотрела на стоявшие на комоде часы. Нет и пяти утра. Она проспала всего два часа.
Снова постучали, на этот раз настойчивее. Хульда села в постели и крикнула:
– Иду, иду!..
Она свесила ноги с края кровати и схватилась за виски. Головная боль была просто убийственной, но Хульда заставила себя встать и потянулась за халатом, висевшим на крючке. На ходу надела его и приоткрыла дверь. Из темного коридора на нее смотрело детское личико с огромными глазищами.
– Чего тебе? – спросила Хульда у девочки.
– У Шмидта с Бюловштрассе жена рожает, – прошептала она. – Мне велели сходить за вами.
Малышка с любопытством заглянула мимо Хульды в комнату. По сравнению с грязными каморками многоквартирных домов на Бюловштрассе этот простой, но безупречно чистый дом, наверное, казался ей дворцом.
– Ничего себе! – Хульда протерла глаза. – Уже? Я думала, роды начнутся только через несколько дней.