Счастье момента
– Доброе утро, – угрюмо поздоровался господин Моратчек и с кряхтением опустился на стул. Постучал ложечкой по скорлупе, обезглавил яйцо и принялся есть. Белая челка упала ему на лоб.
Взяв у Хульды сверток с булочками, квартирная хозяйка разрезала одну и подала господину Моратчеку. Тот, не говоря ни слова, смазал булочку сливовым джемом, который Маргрет сварила прошлой осенью из урожая, собранного на приусадебном участке на станции Папештрассе.
– Садитесь, – велела она, повернувшись к Хульде, и усадила ее на стул. – Судя по вашему виду, сегодня кофе вам просто жизненно необходим.
Хульда обиженно нахмурилась, но не стала возражать, когда Маргрет налила ей кофе. Добавив в изящную фарфоровую чашку немного молока, Хульда начала пить неторопливыми маленькими глотками. Наконец-то к ее щекам вернулся цвет.
А вот с булочкой Хульда не торопилась, словно ей приходилось уговаривать себя, чтобы откусить кусочек. Вторую она проглотила уже с большим аппетитом. Ей на рукав капнула капля растаявшего масла. Хульда незаметно вытерла его и облизнула палец.
– Где вы вчера были? – непринужденно поинтересовалась Маргрет, наливая себе чашечку кофе. – Я не слышала, как вы уходили. Я зашла к вам, потому что не могла найти Морхена и хотела посмотреть, не прячется ли он у вас. Но в комнате никого не было.
По правде говоря, Маргрет просто хотела немного поболтать. Вечера для нее тянулись медленно и уныло. Когда постояльцы спали, в доме воцарялась глубокая тишина, а Маргрет не любила тишину (хотя для воскресного утра делала исключение, поскольку по воскресеньям позволяла себе вдоволь поспать).
– Я… ходила в кино, – пробормотала Хульда.
Маргрет хорошо ее знала и потому заметила, что она заколебалась перед тем, как ответить.
– Что смотрели?
Хульда бросила быстрый взгляд на господина Моратчека, который прятался за утренней газетой и, казалось, ничего не слышал.
– А, ну, понимаете… – Хульда замялась, подыскивая слова. – Я собиралась пойти в кино. Но билеты оказались распроданы, поэтому я решила просто прогуляться.
– Вы гуляли всю ночь?
Хульда посмотрела на Маргрет в упор. В ее серо-голубых глазах, которые сегодня скрывались за тонкой дымкой, читалось возмущение. Видимо, Маргет слишком далеко зашла в своих расспросах. Она взяла себя в руки. Ей ужасно хотелось узнать правду… Но нельзя казаться слишком любопытной: Хульда этого не любит.
– Как поживает малыш Конрад, мальчик из Бюловбогена? – Маргрет попыталась сменить тему. – Наверное, уже совсем окреп?
– Да, Конрад – славный мальчик. Молодая мать налюбоваться им не может. Если бы не… – Хульда замолчала и ножом сняла верхушку яйца.
– Если бы не что? – нетерпеливо спросила Маргрет.
Хульда снова посмотрела на свою квартирную хозяйку, у нее в глазах светилось торжество – казалось, она чувствовала облегчение от того, что смогла ее отвлечь.
– Вы слышали об утопленнице из канала?
– Конечно, слышала! – Маргрет выдвинула себе стул и села.
– Так вот, погибшая жила по соседству с Лило, матерью малыша Конрада. Ей сейчас приходится несладко…
– Какой ужас! Убийцу уже нашли?
– Насколько мне известно, полиция считает, что это самоубийство. Но никто в Бюловфиртеле так не думает.
– Полиция! – Маргрет презрительно махнула рукой. – В полиции работают сплошные кретины. После войны в городе было совершено множество убийств, но лишь считаные из них удалось раскрыть. С каждым днем Берлин все больше погружается в преступность, и никто ничего не делает!
Тут из-за шуршащей газеты показалась голова господина Моратчека. Маргрет ошиблась, думая, что он не следит за их разговором.
– После крушения Германской империи раскрываемость преступлений значительно возросла. С тех пор как криминальную полицию возглавил Геннат, это место работает как часы.
– Тогда почему каждый раз, выходя на улицу, приходится бояться за свою жизнь? – возмутилась Маргрет. – Куда ни глянь – везде нападения и убийства! Ну и что, если преступника потом поймают? Жертве от этого не легче. Преступления нужно предотвращать!
– Проблема не в полиции, а в правых, – спокойно ответил господин Моратчек. – Правые усвоили: если хочешь, чтобы враг замолчал, то нужно от него избавиться. Ничего удивительного: они участвовали в сражении при Вердене и Ипре, а там человеческие жизни ничего не значили. Они ожесточились, в душе у них шрамы. А теперь вот, носятся с проходимцами-националистами.
– Однако, – сказала Маргрет, проверяя свои бигуди, – в идеях этого Гитлера есть рациональное зерно. Должен же кто-то следить за порядком здесь, в стране. Современные политики ходят по кругу, а все из-за своей хваленой демократии. Нам нужен сильный лидер, который приберет за этими социал-демократами.
– И вы туда же! – простонал господин Моратчек. – Не счесть сколько раз я уже слышал эти слова. Вы, наверное, хотите, чтобы во главе страны снова встал император. Или и того хуже – правый бандит вроде Адольфа Гитлера, который скоро будет размахивать револьвером, как шериф на Диком Западе.
– Но, но… зачем заранее рисовать всякие ужасы? – Маргрет посмотрела на Хульду в поисках поддержки, но та устремила взгляд в окно.
Господин Моратчек тем временем сунул в рот последний кусочек булочки, сложил газету и встал из-за стола.
– Честь имею, – сказал он, взглянул на свои любимые карманные часы, которые всегда носил с собой, и вышел из кухни.
В помещении повисла тяжелая тишина. Маргрет задумчиво посмотрела на Хульду. Ее глаза казались печальными. Похоже, она едва слышала их с господином Моратчеком беседу.
Маргрет пожала плечами и принялась убирать со стола. Заметив, что девушка с жадностью смотрит на кофейник, она со снисходительной улыбкой наполнила ее чашку до краев. Потом снова села и посмотрела Хульде в глаза.
– Милочка, сегодня вы сама не своя. Вас что-то беспокоит?
– Нет.
– Я не первый день живу на свете. Если вы вчера ходили в кино, а потом на прогулку, то я – императрица Августа Виктория.
Хульда рассмеялась, но вскоре ее смех перешел в сухие рыдания. Маргрет с удивлением увидела, как на глазах ее юной постоялицы выступили следы.
– Ну-ну, успокойтесь! – Она вытащила из глубин халата большой носовой платок и протянула его Хульде. Та вытерла глаза и поморщилась, словно стыдясь своих чувств.
Маргрет ласково потрепала ее по плечу.
– Тут замешан мужчина, – заключила она, надеясь, что ее голос звучит сочувственно и совсем не возбужденно. – Я права?
– Да, – сказала Хульда и громко шмыгнула носом. Маргрет подумала, что с красными от слез глазами и растрепанными волосами эта девочка выглядит очень трогательно. Обычно Хульда держалась строго и немного отстраненно, словно не хотела, чтобы окружающие видели, что у нее на душе.
– Вы переживаете из-за бывшего возлюбленного?
– Из-за него тоже. – Видимо, Хульда заметила ее удивленный взгляд, потому что добавила: – Господин Винтер влюбился. Вчера на площади я видела его с новой возлюбленной, белокурой красавицей из хорошей семьи. Я немного расстроилась, выпила лишнего, а потом… Меня ограбили. – Она замолчала и продемонстрировала голое запястье. – Мои часы пропали. Они принадлежали матери, и… – Она запнулась и снова умолкла.
Маргарет кивнула. Она знала историю Хульды и Феликса Винтера. Но свою мать Хульда раньше никогда не упоминала. Сказала только, что та умерла. Конечно, до Маргрет доходили сплетни об Элизе Гольд. Муж от нее ушел, бросив собственную дочь, и после нескольких лет госпожа Гольд решила положить конец своим страданиям.
– Вы часто думаете о матери? – тихо спросила Маргрет.
Хульда ответила не сразу.
– Я стараюсь лишний раз о ней не думать, потому что это слишком больно. Но почти каждый день что-то напоминает мне о ней. Те часы… они были единственной маминой вещью, которая мне нравилась. Мама всегда говорила, что тиканье часов напоминает ей о том, что время уходит и что нужно жить полной жизнью, пока не стало слишком поздно. – Хульда горько рассмеялась. – Вот только у нее это не получалось. Она пила и пичкала себя таблетками. Постепенно разрушала свое тело. – Девушка высморкалась. – Отец не выдержал и ушел. Трусливый поступок, не правда ли? Но его можно понять. Никто бы не смог жить с таким человеком, как моя мать. Она высасывала из окружающих всю радость. Я не хотела находиться с мамой, которая сидит в кресле и что-то бормочет себе под нос, поэтому после школы не торопилась возвращаться домой, в нашу холодную квартиру. Я старалась не наступать на трещины на дороге – так прогулка превращалась в спорт, в игру. Награда за нее – не возвращаться домой до наступления сумерек. Шторы у нас в квартире всегда были задернуты, свет приглушен, как в больничной палате. А больными были мы, мама и я. Мы были пленницами своего разума и друг друга.