Гаситель (СИ)

Иванка просыпалась: ни собак, ни орешниковых розог.
Откуда она вообще узнала про розги? Отец драл ей уши, мать однажды отхлестала мокрой тряпкой, когда Иванка едва не перевернула на себя огромный раскаленный котелок с супом — было не так больно, как обидно, потом поняла: мама просто жутко перепугалась.
Ее не били розгами.
Иванка понимала: это кошмары Зоэ. Она не рассказывала, что с ней делали Удо и Фран Кейперы, прятала свои шрамы по одеждой, а теперь кошмары выливались вместе с кровью.
Было и другое, хуже розог. Узловатые пальцы с желтыми ногтями на бедрах, на груди. Щипки с тихим хихиканьем. Встань на колени и сними рубашку. Ты должна быть хорошей девочкой и показать, что у тебя под ней. Стыд, желание закрыться. Снова боль — теперь между ног.
Иванка не испытывала ничего подобного, но она знала, что такое эта боль.
«Мне-то полегче жилось», — сквозь липкий, отвратно-грязный кошмар пыталась думать Иванка. А еще она знала, что видит Зоэ: огонь, много огня, а потом под ногами хрустит детский череп. Действует ли на нее кошмар? Судя по коротким вскрикам — да.
«Прости».
Они пытались заговорить друг с другом, когда мучения слегка отступали, но едва произносили хоть слово, как накатывало заново. Приходилось кричать. Не говорить. Светочи не хотели, чтобы они говорили.
Кто-то словно стоял за спиной Иванки. У него был шепчущий мягкий голос.
Он рассказывал.
«У тесхенцев есть такая пытка: режут верблюда, срезают толстую, плотную меховую шкуру. Осужденному бреют голову — налысо, наголо. Мужчине или женщине, неважно. А потом заворачивают обритый череп в верблюжью шкуру, и не позволяют прикасаться, чтобы не снял. Такого человека кормят и поят, но обычно казнь убивает на восьмой-десятый день, когда шкура съеживается настолько, чтобы раздавить теменные кости. Некоторые умирают от расплодившихся опарышей: личинки любят перебираться с гниющей кожи в глаза или в уши несчастных жертв. Один из тридцати выживает, верблюжья кожа навсегда прирастает к голове — и человек забывает все. Имя отца и матери, собственное имя. Он может выполнять простую черную работу, и все называют его «безголовым».
С каждым словом на лбу и затылке Иванки затягивалась смрадная гниющая кожа, но вместо забытья вспыхивало белым: снова камера, железо. Костлявая спина Зоэ, ее прерывистое дыхание. Редкие крики. Она кричала всего несколько раз. Иванка чаще.
Может, Зоэ не такая уж избалованная городская штучка.
Если они выберутся отсюда, думала Иванка в перерывах между видениями пыток, я признаю это и попрошу прощения.
Лужа крови натекла небольшая: стакана два или три. Белая камера и почти черная маслянистая жидкость подсказывали, что не стоит ждать быстрой смерти. Они пробрались в Пылающий Шпиль и ранили Светоча. Они, вероятно, заслуживали еще более жуткой участи.
Однажды Зоэ все-таки сказала:
— Хочу умереть.
И всхлипнула.
Иванка промолчала, терпя очередной приступ боли — это были всего лишь собачьи морды в открытом дымящемся нутре.
«Я тоже».
А потом дверь открылась. Они уставились на Айнара: бледного, несмотря на природный смуглый оттенок кожи. Изможденного. Живого.
— Помоги, — почти выговорила Иванка.
Зоэ ее опередила:
— Уходи. Убей нас и уходи.
«Нет, не надо!»
Иванка не хотела умирать. Смерть — это совсем все. Даже если говорят, будто на той стороне обретаешь вечное блаженство и свободу духа, но ей и здесь неплохо. Она бы пнула Зоэ или укусила ее хотя бы, да обе сидели спина к спине — ничего не поделаешь. Пришлось противно зашипеть.
Айнар стоял и смотрел. Чуть пошатывался. Иванка уже видела его таким — в первые дни после того, как забрали от границы леса, раненого и умирающего; покрытый испариной лоб, обметанные, обветренные губы.
— Ну? — Зоэ даже щелкнула зубами, почти как Курица. — Убей и будь свободен, могущественный Гаситель!
Иванка затаила дыхание.
«Гаситель», — так назвала Айнара женщина с многоцветными глазами и волосами; невероятно-красивая — как последний вздох, как луч света, застывший в зрачке мертвеца. Ее звали Линнан эт Лан. Она сожгла Малые Ручейки. Она просто подняла руки и начался огонь, ни мать, ни отец, ни братья, ни маленькая Томмека не успели даже выдохнуть, даже испугаться по-настоящему. Смерть от огня страшная, грязная — Иванка как-то слышала, чей-то кум или сват уснул с чересчур разожженным очагом, а сторожевую Искру поставить забыл. Очаг вышел из своего каменного ложа, да и спалил всех. «Орал, бедолага, до последнего», — говорили взрослые. С Малыми Ручейками вышло иначе.
 
Айнар говорил: бывает невероятный жар. Посмотри на солнце, твердил он, поднимая голову и приглаживая свои вьющиеся темные волосы, это чистый жар, и если ты хотя бы на миллион миль приблизишься, то даже вздохнуть не успеешь, как превратишься в пар. Иванка ему не верила.
Но потом увидела, каково это. Светоч была солнцем.
И Светоч боялась его, Гасителя.
А еще ее звали Линнан эт Лан — и глаза у нее были живые, настоящие, когда в глазницу вошел каменный осколок, хлюпнуло по-настоящему. Потекла живая кровь. Иванка торжествовала тогда, пускай и понимая: Светоч исцелит себя, вот и все.
Но глаз у нее лопнул, как переспевшее яблоко, и это был мягкий, сочный и приятный звук.
Иванка попыталась представить его сейчас. Айнар смотрел на них, готовый убить по просьбе Зоэ — совершенно безумный, больной, вывернутый наизнанку. Светочи могущественны. Они заставят служить себе, даже если того не хочешь. Айнар простой смертный. Айнар живой, теплый, Иванка прижималась к нему, когда засыпала, и хотела бы прикоснуться снова.
— Не надо, — всхлипнула она.
Тот обернулся; Иванка заметила фигуру, но не Линнан, а другого человека, того Светоча, который поймал их в роскошной комнате.
— Отпустите их, — сказал Айнар.
Зоэ напряглась. Тощая и мелкая, она была связкой мышц, твердых, как железо. Не раз и не два на самом пике боли — или тех видений, которые были хуже просто боли, — она превращалась в литую статую.
— Нет! — закричала Зоэ. — Не сдавайся ты этому ублюдку! Ты Айнар Венегас! Ты Гаситель! Ты способен их всех отправить в тьманникову задницу, не сдавайся, мы того не стоим!
Она сделала паузу и снова закричала:
— Не сдавайся! Слышишь?!
Айнар покачал головой и снова заговорил с тем, кто стоял за его спиной:
— Я знаю, вы хотите от меня чего-то. Понятия не имею, почему так нужен. Отпустите их, они ни в чем не виноваты.
«Это ты ошибаешься», — Иванка выразительно осклабилась, надеясь, что Линнан где-то поблизости.
— Идиот. Ты правда можешь все изменить, — Зоэ часто задышала. — Я читала книгу у Кейперов. Там говорится, что будет некто, противоположный всей магии — и он сумеет вылепить из мира новый. Как из мягкой глины. Это ты, Айнар Венегас, я сразу поняла. Не Гарат, она живет в лесу Цатхан, дикие Искры ее не трогают, но и все. Ты тот самый. Ты должен…
— Заткнись.
Иванка изо всех сил дернулась. Затылок ударился о затылок. Зоэ сбилась.
— Юная леди совершенно права, — вновь заговорил голос, мед-в-улье. Миллионы огромных ядовитых пчел. Спелый, докрасна-желтоватый мед. — Гаситель Айнар Венегас. Настолько чужой, что это становится истинным могуществом.
— Да отвалите вы от меня! — закричал Айнар, он схватился за голову, мизинцы легли на глазные яблоки, словно тоже пытался их выдавить. — Отвалите. Отвалите. Я не какой-то там долбанный Избранный! Я не верю, что вашу магию можно уничтожить парой игрушек, вроде колодца или нитроцеллюлозы. Я убил того парня, Маирри эт Силу. И Эрика Камерра, наверное, тоже. Сознаюсь. Прошу снисхождения за потерю памяти, раздвоение личности и прочее. Я…
— Как твое имя в другом мире?
Мужчина в черно-зеленом преодолел короткое расстояние. Шагов двадцать или тридцать.
— Назови его.
Он взял Айнара за подбородок. Глаз у того стали белыми, а потом он сказал:
— Рави. Рави Иванов. Я просто искал работу. Хорошую работу, где будут нормально платить. Стоило пойти в айти. Или раскидывать гребаные закладки. Что угодно. Лучше этого.