Чпр 3 (СИ)

— Я тоже хочу за ней поухаживать!
Хватает огромную ложку, чудом не вывалив половину на стол, шмякает ее содержимое — овощи, прямо поверх ломтей вяленого мяса.
— Так что тебе положить, Аврора? — повторяет свой вопрос Бен, глядя на меня.
«Успокоительного», — хочется ответить мне, потому что Элегард сидит мрачный и раздувает ноздри. Рядом с ним очень показательно ноздри раздувает Роа. Они смотрят на Бена так, будто пытаются его испепелить, а он на них не смотрит. Пока. Но я чувствую, как под его напускным спокойствием ворочается нечто, которое я могу сравнить с тлеющими углями под сухими ветками и травой. Один порыв ветра, одно неосторожно брошенное слово — и…
— Салатик, — говорю я. — Положи мне салатик.
Ничего другого мне есть не стоит, я это просто не переварю. Потому что весь ресурс организма уходит на мысли о том, как избежать локальной глобальной катастрофы.
А она неминуемо надвигается, потому что когда Бен накладывает мне салатик, Элегард выдает:
— Как полезно иногда ухаживать за женщиной, которая родила твоих детей.
Вайдхэн поднимает голову:
— Еще иногда полезно вовремя замолчать. Но если молчать не хочется, можешь мне объяснить, почему мои дети ужинают в восемь, а не за четыре часа до сна.
— Четыре? — интересуется Элегард.
— Да, в твоем возрасте пора бы уже знать, что детям полезно есть за четыре часа до сна. Тогда они лучше спят и у них возникает меньше желания нахвататься какой-то гадости между приемами пищи.
Элегард суживает глаза:
— Я очень рад, что в твоем возрасте, — он делает акцент на последние слова, — ты настолько грамотен в этом вопросе. К сожалению, раньше дети были лишены такого счастья.
— По чьей милости, не подскажешь?
— Мам, а ты правда все это съешь? — разряжает обстановку Риа, которая тычет пальцем мне в тарелку.
Потому что Бен действительно положил мне салатик. Весь. В его руках пустая миска, а еще лопаточка-ложка, которую он сжимает с таким выражением лица, будто собирается жестоко избить ей Элегарда. Только благодаря Риа, он ее откладывает, а точнее, возвращает в пустую миску, которую ставит на стол. За нами с любопытством наблюдает обалдевшая от счастья облизывающаяся виари, которая явно интересуется, не надо ли мне помочь с такой горой салата. Ее тарелка уже пуста.
— Пожалуйста, давайте поужинаем, — сообщаю я во вновь потрескивающий от напряжения воздух. — Детям и правда скоро ложиться спать, и в случае с этими четырьмя часами… в этом и правда есть что-то рациональное.
— Не что-то, — заявляет Бен, — а все. Это система одного известного во всем мире диетолога. Ко взрослым это тоже относится, но к детям особенно.
— Ты изучал диетологию?
— Я изучаю все, что может пригодиться в воспитании моих детей. Особенно в том, что касается их здоровья.
Дальше мы и правда принимаемся за еду, и я усиленно жую, стараясь переключить ход своих мыслей на то, что за этим ужином ничего такого не произойдет. На самом деле, с чего бы ему вообще происходить? Рядом со мной двое взрослых мужчин, которые соревнуются за детей и за меня, трое детей, один из которых считает отцом одного, второй другого, а третья пока не определилась. Ах, да, еще виари, которая очень любит покушать и стреляет глазами по всему столу с мыслями о том, что можно стащить без последствий или так, чтобы никто не заметил.
И правда, что это я. Что может пойти не так?
— Аврора, налить тебе вина? Или воды? — интересуется Бен, замечая, как усиленно я хрущу салатом.
— Аврора не запивает еду. Никогда, — замечает Элегард.
— Неужели?
— Да, — вмешивается Роа. — Мама не любит запивать еду.
— Нет, иногда она запивает! — возмущается Лар.
— Кажется, я вас учил, что в разговоры взрослых не стоит вмешиваться, — резко осаживает Лара Элегард, хотя вообще-то вмешался Роа.
Лар вжимает голову в плечи, а Вайдхэн холодно произносит:
— Твои методы воспитания безнадежно устарели. В семье право голоса имеют все.
— Разумеется, тебе лучше знать. У тебя никогда не было семьи.
Вот тут хочется втянуть голову в плечи мне, потому что меня обжигает ледяной, жуткой яростью.
 
— Моя семья здесь, Элегард, — чеканя каждое слово, выдает Бен, и я с трудом подавляю желание отнять у него вилку, потому что знаю: если он захочет приложить Элегарда, вилка ему не потребуется. — То, что благодаря твоей лжи я об этом долгое время не знал — совсем другая история. Равно как и то, что ты использовал Аврору и детей чтобы шпионить за черным пламенем и все доносить Халлорану.
На миг повисает звенящая тишина. Которую нарушает дрожащий голос Роа:
— Ты был с нами, чтобы шпионить?
Я никогда не слышала у этого мальчика такого голоса. Обычно он уверенный, сильный или злой — но чтобы такой растерянный? Если не сказать потерянный. В нем сквозит такая боль и такое отчаяние, что мне самой хочется использовать вилку или черное пламя. Или все разом!
— Вон! — резко говорю я, поднимаясь.
Видимо, от меня тоже хлещет яростью, потому что виари с соседнего стула сдувает, она взлетает и по воздуху улепетывает на второй этаж, не оглядываясь.
— Вы оба. Вон, — я указываю на дверь.
— Аврора… — начинает было Элегард, но я останавливаю его взглядом. Мне кажется, я сейчас готова придушить их обоих за то, что они причинили такую боль моему сыну.
— Если у вас не хватает ума выяснять отношения по-взрослому, не приплетая сюда детей, которым и так досталось, мне точно не о чем с вами говорить. Видеть вас не хочу. Проваливайте.
Я подхватываю блюдо со столь любимыми детьми сладостями и киваю в сторону лестницу:
— Лар, Роа, Риа. Пойдемте.
Мне уже совершенно безразлично, что будут делать эти двое, пусть хоть всю квартиру тут разнесут или поубивают друг друга. От того, чтобы подхватить на руки мальчика, который чуть не плачет, удерживает только знание: он терпеть не может, когда его жалеют. Я вдруг каким-то немыслимым образом это чувствую и понимаю, что, попытавшись сейчас его успокоить, утешить, сделаю только хуже.
Поэтому мы все вместе поднимаемся в детскую, я захлопываю дверь и судорожно вздыхаю. От чувств, которыми плещет от Роа, сжимается сердце, но хуже всего то, что я не знаю, как себя вести дальше. Тем более что он даже не смотрит в сторону сладостей, забирается с ногами на кровать, обнимает подушку и отворачивается.
Риа растерянно смотрит на брата, переводит взгляд с него на меня, Лар вообще застыл у двери и кусает губы. И надо же именно в этот момент явиться Вайдхэну, чтоб его дракон за причинное место покусал!
— Я просила тебя уйти, — насколько могу спокойно, говорю я.
— Роа, — Вайдхэн все равно обращается к сыну. — Прости меня. Я не хотел, чтобы все так получилось.
Он вскидывает голову. Глаза, так похожие на глаза отца, зло сверкают.
— Не хотел?! — кричит он. — Да ты только этого и хотел! Ты делаешь все, чтобы мы с мамой и папой перестали быть семьей! Ты не просто злодей, ты хуже! Никогда! Никогда тебя не буду любить!
Последнее он уже кричит так, что у меня звенит в ушах и в сердце. Из его глаз текут слезы, и это становится последней каплей. Я чуть ли не силой выпихиваю Вайдхэна за дверь, блокирую замок и быстро подхожу к сыну. Рискуя стать врагом номер два, ложусь рядом с ним на постель, обнимаю собой, осторожно притягиваю к себе и целую в макушку.
— Я очень, очень сильно тебя люблю, — шепчу еле слышно.
Не только шепчу, проделываю то, что по словам Бена мне уметь не положено — говорю это через сердце, через пламя, отчаянно желая унять эту боль и согреть своего ребенка. Мне становится сначала тепло, а после невыносимо жарко, но я продолжаю до тех пор, пока Роа в моих руках не перестает быть каменным. Пока он не расслабляется.
Только тогда расслабляюсь я и, кажется, остальные. Из-под кровати Лара вылезает Дрим, которая забилась туда еще до нашего прихода, Лар начинает ее успокаивающе гладить. Трескотня от вирчания действует умиротворяюще, а потом Риа интересуется: