Доктор Гарин

– Меня зовут Самуил. Пойдёмте!
Пятеро медиков отделились от бути и пошли с Самуилом. Тот двинулся вдоль сидящих на земле и сцепившихся руками.
– Она мучается животом уже шестой день, – сообщил Самуил. – Это большая беда для всех нас.
– Рвота, понос?
– Тошнота.
– Как со стулом?
– Никак.
– Слабительное давали?
– У нас запрещены лекарства и медицина внешнего мира. Давали горные травы, мёд и козье молоко.
Самуил подвёл их к большому шатру, переливающимуся живородящим шёлком золотистых оттенков. Возле шатра заканчивалась цепь человеческая. Крайняя девушка сидела, приложив ладонь к шатру.
– Коллеги, я осмотрю больную, если понадобится ваша помощь – позову, – сказал Гарин.
Самуил приподнял шёлковую ширму.
– Проходите. – Самуил сделал жест рукой.
Гарин нагнулся и вошёл в шатёр. Внутри золотистого шатра было темно, прохладно и двигались звёзды. После яркого солнца Гарин остановился, привыкая к темноте. Звёзды плыли по потолку, полу и по Гарину. Присмотревшись, он различил в темноте большие куски каких-то чёрных плоских камней. На одном лежало что-то светлое. Гарин приблизился, присел на корточки. На камне, по которому плыли вереницы звёзд, лежало крошечное одеяло, размером с книгу. Одеялом было что-то накрыто. Приглядевшись, Гарин различил рельеф маленького человеческого тела, поместившегося под одеялом.
– Good afternoon, Mother Anarchy, – произнёс он.
Скрытое тельце заворочалось, верхняя часть одеяла откинулась. Но Гарин ничего не увидел. И вдруг показались два крошечных глаза. Белки их светились в темноте. Раздался слабый стон маленького существа. – Good afternoon, – произнёс тоненький, но очень приятный голос маленькой женщины.
– How are you? What seems to be the matter?
Невидимая женщина прикрыла глаза. Потом открыла и заговорила на хорошем английском:
– Баланс моего внутреннего космоса нарушен. Мир мегамерзостей готов поглотить меня. Он отнимает меня от братства Свободных. Свободный мозг подсказывает, что я не переживу этого дня.
– Что вас беспокоит?
– Мой живот, вместилище земной пищи. Уже шестой день он отказывается мне служить.
– Боль?
– Да.
– Тяжесть?
– Да.
– Тошнота?
– Да.
Двумя пальцами Гарин осторожно снял с неё одеяло. Но ничего, кроме сверкающих белками глаз, не увидел.
– Сударыня, нельзя ли сменить ночь на день?
– Да, конечно. День! – приказала она.
Вспыхнуло солнце на голубом небе. Гарин зажмурился.
А когда открыл глаза, увидел маленькую, с куклу Барби, обнажённую и невероятно красивую женщину, лежащую на монолите иссиня-чёрного лабрадора, переливающегося на искусственном солнце. Женщина была цвета тёмного шоколада. Белки её миндалевидных глаз сверкали. Пропорции крошечного тела были обречены вызывать восхищение. Чуть вытянутое лицо на тонкой шее заставило Гарина вспомнить бюст царицы Нефертити в берлинском Пергамоне. Её крошечные полные груди воздымались при дыхании. Смоляные волосы красиво кудрявились на голове. Живот выдавался, как у беременных.
– Вы не беременны, сударыня? – спросил Гарин, наводя пенсне на чудесное существо.
– Я рожаю только идеи, – устало улыбнулась она, суча ножками.
– Болит?
– Да.
– Я знаю, как помочь вам, – выпрямился Гарин. – Ждите меня!
Он вышел из шатра на настоящий дневной свет. Медики и Самуил стояли неподалёку.
– Какие травы у вас есть? – спросил Гарин. – Обилие горных трав! – ответил девушка.
– Заварите мне стакан календулы, – распорядился Гарин. – И найдите соломинку покрепче.
Через некоторое время Гарин с соломинкой и плошкой бараньего жира, Маша со стаканом заваренной календулы, кувшином тёплой воды, полотенцем и керамической чашей вошли в шатёр.
– Goddess! – восхищённо прошептала Маша, увидя лежащую на лабрадоре.
– Сударыня, встаньте на колени, – приказал Гарин больной.
Та приподнялась со стоном на коленях.
– Теперь опуститесь ниц.
Она исполнила это с непередаваемым изяществом.
– И потерпите немного.
Гарин зачерпнул топлёный бараний жир мизинцем и осторожно смазал прелестные миниатюрные ягодицы и между ними. Затем так же бережно вставил соломинку богине в анус. Маша подала стакан. Он набрал в рот половину, взял конец соломинки в свои мясистые губы и, нещадно раздувая брыластые щёки, принялся вдувать настой в богиню. Лицо его стало угрожающим.
 
Она застонала.
– Calm down! – Маша поглаживала её двумя пальцами по изящной шоколадной спинке.
Вдув всё, Гарин бережно вытянул соломинку из крошечного ануса.
– А теперь, дорогая моя, ложитесь на левый бок.
Богиня со стоном повиновалась. Гарин накрыл её одеяльцем.
– Маша, прочтите нам что-нибудь духоподъёмное. – Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary… – начала Маша, поглаживая лежащую.
Но не успела она дойти и до трети великой поэмы, как богиня подняла изящную голову:
– O нет…
– Да, сударыня, да! – удовлетворённо тряхнул бородой Гарин, стягивая с неё одеяльце.
– О нет, нет… – Богиня засучила длинными, широкобёдрыми ножками.
Гарин подхватил её и перенёс в чашу:
– Свободно, сильно и легко!
Из прелестницы обильно хлынуло в чашу. И запахло поносом вполне человеческого размера. Гарин и Маша с улыбкой переглянулись.
Золотой полог поднялся, и Гарин вышел из шатра с сидящей на своих сведённых вместе ладонях богиней. Вымытая и по-прежнему обнажённая, она приветливо улыбнулась полными губами и подняла тонкие ручки. Толпа радостно взревела:
– Анархия!
К богине побежали, потянулись руки. Гарин поднял её повыше. Она стала касаться рук своими ручками. Её прелестное лицо было усталым и довольным, пухлые большие губы что-то шептали. Подскочили две девушки с мраморной доской, помогли Анархии пересесть на неё. Стоять ещё она не могла и сидела на бело-розовой доске в очаровательно беспомощной позе, запрокинув голову на тонкой шее и шевеля губами.
– Благодарю вас, доктор Гарин! – Мормолоновый Самуил стиснул руку Платона Ильича.
– Что-то я проголодался, молодой человек. – Привычно наморщив большой нос, Гарин сбросил пенсне в руку и принялся протирать не очень чистым платком.
– Да и все мы что-то проголодались, – презрительно усмехнулась Маша.
– Голод не снег, Мария, – угрожающе произнёс Гарин.
– Думаете?
– Уверен! – прорычал он.
И громоподобно захохотал.
Вечером в лагере “Цзыю” был устроен праздник в честь выздоровевшей Анархии. В центре, на площади горел огромный костёр. Вокруг него плясали и водили хороводы. Звучала ритмичная музыка. Пили самогон, курили травку и анашу, ели хлеб и жареную козлятину. Анархия отдыхала в своём шатре. Бути выпили и расслабились, слились с молодёжной толпой, танцевали и вели пьяные дискуссии. Дональд дурачился, забавляя анархистов. Штерн не пил, сидел со своим котом, с улыбкой глядя на происходящее. Ольга накурилась травки, разделась и танцевала с парнями и девушками у костра. Пак захмелела и быстро пошла спать. Часовщик Ананий быстро нашёл себе полненькую подружку и танцевал с ней, выделывая пируэты на инвалидной коляске. Гарин и Маша возлежали на китайском кане, убранном алым покрывалом и разноцветными шёлковыми подушками. На низком столе стоял кувшин с самогоном и лежала сильно пережаренная козлятина.
Гарин выпил самогона и впервые за эти трое суток расслабился. Нос его вспотел и покраснел. Пламя костра дрожало в стёклах пенсне.
– Если вы анархисты, зачем вам колючая проволока и вышки с пулемётами? – спросил он Самуила.
– Для выживания мы обязаны защищать чистоту анархистской идеи от внешних мерзостей, – ответил тот, словно читая пособие.
 
– Анархисты – соль земли! – гордо добавила его подруга.
– Зачем держать соль в солонке?
– Чтобы не растворилась в мерзостях мира.
– Не согласен! – Гарин увесисто шлёпнул ладонью по столу. – Ваша соль должна солить мясо жизни.