Королевский тюльпан. Дилогия (СИ)

ЭТЬЕН
Если ты ничего не можешь сделать, надо спать — эту истину я запомнил с детства, когда болел мотыльковой сыпью. Был такой маленький, что всерьез поверил, будто пятнышки, высыпавшие на коже, напоминают мотыльков. А если не похожи, ты просто не пригляделся. Уже потом, когда выздоровел, узнал настоящий смысл названия: три четверти заболевших ребят живут не дольше мотылька в холодную пору.
Тогда мне первый раз повезло, я оказался в счастливой четверти. Запомнил испуганный голос матери, непритворно озабоченный голос отца и ровную речь доктора:
— Что сделать еще? Я сделал все, что мог. Вам остается молиться всем богам. Ему — спать.
«Как хорошо, что мне не надо молиться, еще пропущу одного из десяти древних богов», — подумал я, засыпая. И проснулся три дня спустя, почти здоровым.
Тогда я болел в кроватке из дорогого дерева, на перине, набитой лебяжьим пухом, под балдахином, стиранным в ароматной воде. Сейчас моим ложем был грубый плед на груде сухих листьев, подушкой — камень, завернутый в рубашку, а между мной и небом со сгущающимися тучами был навес из веток и листьев. То, что единственное доступное мне занятие — это спать, я прекрасно понимал и без врача.
Проснулся только один раз, когда ко мне приблизилась делегация с неожиданной просьбой — доверить им Крошку. На одну секунду меня буквально затопило желание крикнуть «нет!». Я и так лежу тут раненый и несчастный, у меня только один друг, пусть хвостато-мяукающий, а меня хотят лишить и его!
К счастью, мне хватило сил вынырнуть из-под этой волны. Даже не из-за уверенности, что без дополнительного ланцета и пинцета кто-нибудь умрет, я например. Катланки — не вьючные мулы и не почтовые голуби, так что я с самого начала сомневался в успехе предприятия. Но оставаться здесь и ждать, когда наши враги решатся удостовериться своими глазами, жив ли кто-нибудь из нас, пожалуй, опаснее любой экспедиции.
Я не древний варварский герой, которому надо положить в могилу любимого коня. Или любимую кошку, если копать могилу конской величины нет времени. Поэтому пусть лучше станет бродячей кошкой, чем мертвой. Буду этому только рад, даже если не узнаю.
И когда Крошка исчезла, я облегченно вздохнул — на одну привязанность меньше. Вот теперь я окончательно никому не нужен на белом свете. С этой мыслью я уснул, положив здоровую правую руку на рукоять свинцовника — единственного оружия, с которым мог совладать в таком состоянии.
Когда проснулся, то понял, что ничего плохого пока еще не случилось. Доносился только отдаленный шепот лепесточников. Сквозь прорехи крыши отчетливо просматривались тучи, но дождь еще не начался.
Вообще-то, с мыслью о своей полной ненужности я поторопился. Обо мне заботились, причем самым наилучшим образом — без моих просьб и приказов. Сначала я лежал на листьях, но чуть позже мне обеспечили плед, построили шалаш. У изголовья стоял кувшин с достаточно чистой водой, а позже мне дали отхлебнуть вина — полезная штука при кровопотере.
Все это делали лепесточники, тихо и вежливо. Мне казалось, они до сих не могли поверить, что такой знатный вельможа, пусть даже бывший вдвойне, — уже и не аристократ, и разоблаченный народный министр, — явился по своей воле участвовать в их скитаниях. Может быть, они даже считали меня талисманом своего бегства.
Я и не собирался с ними спорить. В голове звучали глупые детские считалки про лепесточников и драконов — известное пророчество, что лепесточники сами по себе талисман всего королевства.
Единственным участником, точнее участницей, нашего пикника на пустоши, не старавшимся блеснуть передо мной вежливостью, была Магали. Она пару раз подходила, щупала лоб, мерила пульс и, что-то недовольно буркнув, удалялась, а когда достаточно рассвело, решила осмотреть рану. Вечерняя повязка уже слегка подсохла, я проявил шутливое мужество, когда она взялась за нее, но не произвел на деву-доктора никакого впечатления.
 
— У вас золотые паль… ш-ш-ш. И прекрасный глазоме… ш-ш!
— Не дергайтесь! И шипите сколько хочется без прикусывания губ!
— Там все плохо? — спросил я несколько секунд спустя.
— Лучше, чем я ожидала, — ответила Магали после короткой паузы. — Но если Лина не доберется до клиники и не вернется кошка, то вечером мне придется вытаскивать пулю, используя то, что имеется. От золотых пальцев со стальными ногтями я бы не отказалась, а вашу стойкость лучше поберечь до операции.
— С вами приятно иметь дело. — Я почти не улыбнулся. — Вы строите планы на вечер, а я не представляю, что будет через час.
Магали внимательно взглянула на меня, будто подыскивая подходящий ответ. Но, не найдя его, промолчала.
Что-то ткнулось в мою ногу. Что-то привычное и непривычное одновременно. Так тыкалась Крошка… в позапрошлом году.
Я поднял голову, удачно подавив стон. Да, это был катланк, который через два года дорастет до Крошки, если мы все не погибнем на пустоши. Паши, полное имя которого я уже знал, поэтому улыбнулся.
В пяти шагах сидел его хозяин. Поймав мой взгляд, он сделал вид, будто считает нависшие тучи.
— Он ваш ассистент? — спросил я Магали.
— Лина велела ему не отходить от меня и он выполняет приказ, — тихо ответила дева-доктор.
Я закрыл глаза и задумался. Никому не пожелал бы таких приключений, что выпали этому мальчишке. И все же — наверное, страдая от раны, можно позволить себе злые рассуждения — ему немножко повезло.
В самые нежные годы принцы засыпают в колыбелях под баллады о давних войнах. Читают сказки о легендарных героях вроде Криллэ, имени которого нет ни в одной летописи, зато оно есть в десяти песенных сборниках, и поэтому он реальней графа с любой родословной. Притчу о юном принце, который на охоте помог старушке донести хворост до ее хижины, а она на войне укрыла его от врагов. Такие же песни, басни, новеллы, после которых наследник, засыпая, обещает быть самым отважным, самым справедливым, самым благородным королем, чтобы правнукам пели песни и в них звучало его имя.
Но годы идут, принц взрослеет, выпивает первый бокал вина и понемногу узнает, что без благородства можно обойтись. Что если он не выучит урок, то учитель лишь печально вздохнет и не повысит голоса. Что можно сгрести все эклеры и меренги с блюда. Что можно посетить буфет и выпить вина, да не бокал — несколько бутылей. За эту историю высекут пажей, даже тех, кого с ним не было, а его высочеству предложат серебряный таз и похмельное питье. А фрейлин сначала можно сколько угодно дергать за косички, а потом, по совету старших пажей…
Вот потому-то и хочется, чтобы маленьких принцев похищали драконы и лепесточники, пока они не испортились. И возвращали во дворец несколько лет спустя, чтобы они были готовы исполнить свои благородные обеты…
Внезапно до меня донеслись испуганные крики.
Вот как всегда! Как говорила нянюшка: «Если очень сладко, скоро будет гадко». Не то чтобы лежать под навесом и размышлять о принцах очень сладко. Но если сейчас появятся осмелевшие гвардейцы Добродетели, эта гадость будет последней в моей жизни. И не только в моей.
Рука нащупала рукоять свинцовника.
— Не бойся, он уже с добычей, — крикнул кто-то, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно тише.
— Это наша кошка! — согласился другой лепесточник.
И что особенно приятно, донеслось радостное «мьяу!» Паши.
Я повернул голову. Ко мне гордо шествовала Крошка с высоко поднятым хвостом. К ее ошейнику была приторочена небольшая корзинка. Видимо, этого груза моей кошке показалось мало, поэтому в зубах была курица.
 
Крошка подошла, кинула рядом бездыханную птицу и ткнулась носом мне в руку.
— Спасибо! Все хорошо, она своя, — шептал я, поглаживая серую мордочку, в то время как Магали отвязывала корзинку, ругаясь не столь добрым шепотом насчет узлов своего деда, к которым не привыкнуть.
— Вот удача! — заявила подошедшая незнакомая лепесточница. — Господин вельможа, если они ее кушать не намерены, позвольте я супчик приготовлю! Костерочек мы укроем, ни дымка не поднимется. Вам первая тарелка, а им — косточки, потроха.