Песня длиною в жизнь

— Назначена дата слушания. Все произойдет на следующей неделе…
Разочарованная, она прервала:
— И это все? Тогда я бы предпочла не пить шампанское до следующей недели. Хотя стоп! Обидно упускать такую возможность. Я выпью его сейчас, но не за кого-то и не за что-то, а просто так.
Она решительно подхватила бокал и одним длинным глотком выпила пузырящийся напиток, не дожидаясь, пока Луи скажет тост и вообще не глядя на него.
— На здоровье! — сухо проговорил он. — Мадемуазель Бигар сказала, что Морис Шевалье вернулся в Париж. «Весь в белом», как она выразилась. Комиссия оправдала его по всем статьям обвинения.
— Что? Просто так?! — Эдит с трудом подавила кашель, вызванный пузырьками шампанского.
— Ну, не совсем. Говорят, что писатель Луи Арагон[54] убедил Шевалье спеть «Интернационал» на кладбище Пер-Лашез перед мемориалом в честь убитых в тысяча восемьсот семьдесят первом году коммунаров. Это стало знаковым событием.
Она подумала об элегантном, всегда спокойном и уверенном в себе Морисе Шевалье, необыкновенно обаятельном человеке. Он был почти вдвое старше нее и, сколько она себя помнила, являлся настоящей звездой, королем парижского шансона, которому она всегда выказывала искреннее и глубокое восхищение. Несмотря на свое простое происхождение, Морис казался настоящим джентльменом, исполненным благородства. Эдит с трудом смогла бы заподозрить его в любви к коммунарам. Что за странное выступление на кладбище? Это была цена, которую ему пришлось заплатить за снятие обвинения. Эдит содрогнулась при мысли о том, чего же попросят у нее.
— Теперь уже известно, кто его осудил, — продолжил Луи. — А еще Шевалье согласился сделать публичное заявление, которое снимут на камеру, что он никогда не был именно на гастролях в Германском рейхе, а только пел перед французскими военнопленными в лагере, где он и сам находился в качестве военнопленного во время Великой войны. Говорят, что он помог выйти на свободу десяти заключенным. Однако Андре думает, что это намного меньше того, что сделала ты, Эдит. Поэтому она уверена, что комиссия также оценит твой вклад и дело будет закрыто.
— Дело, — беззвучно повторила Эдит.
Воспоминания о следователе из префектуры мучили ее, как заноза. Она пригладила волосы беспомощным жестом. Худшим для себя она считала отсутствие возможности что-либо предпринять, как-то вмешаться в процесс принятия решений.
— Пожалуйста, потерпи, — сказал Луи и налил ей еще. — Все будет хорошо. Я абсолютно уверен в благополучном исходе. Мадемуазель Битар тоже.
Его бокал со звоном коснулся бокала Эдит.
— Мы должны выпить за это, Эдит.
Её рука скользнула к цепочке с крестиком. Произнося про себя слова молитвы, Эдит кивнула Лулу. В этот раз она пила медленнее.
 ГЛАВА 19 
 
Марсель
Она врала. Врала в префектуре, врала членам комиссии, врала даже своим друзьям и коллегам. Лгала насчет того, что никогда не спала с немцем.
Как долго удастся скрывать правду? Возможно, пройдет всего несколько дней, прибудет полицейский с повязкой ФКП и арестует ее. Тогда решение комиссии будет явно не в ее пользу. Если они узнают, что их обманули, дружелюбный председатель ее не пощадит. Даже показания Деди ничего не смогут изменить. Сто двадцать поддельных паспортов для пленников против лжи, которая с момента освобождения Парижа каралась сильнее, чем любая другая. Ее бросят в тюрьму, возможно, в пресловутый лагерь Дранси к северу от столицы. Ее запрут. У нее не будет возможности видеть небо, свободно передвигаться и выходить на улицы своей родной страны. А все потому, что она пустила немца в свою постель…
— Эдит! — послышался мужской голос.
Чья-то тяжелая рука трясла ее за плечо.
Полицейский уже здесь, чтобы забрать ее. Она подтянула ноги к животу, свернулась калачиком, чтобы стать еще меньше, — возможно, тогда ее не заметят. Но они ее никогда не упускали.
— Эдит!
Почему голос звучит так знакомо? Чувствуется до боли сильная хватка, но, как ни странно, тоже знакомая.
 
Она слишком устала, чтобы правильно интерпретировать свои ощущения. По крайней мере, она понимала, что находится где-то между глубоким сном и пробуждением. Но что все-таки было сном, а где уже начиналась реальность? Ее руки стали тяжелыми. На нее уже надели наручники, чтобы она не могла сопротивляться? К ее удивлению, вскоре руки обрели подвижность. Ей удалось сдвинуть маску для сна на лоб. Она заморгала, пытаясь разглядеть что-то в сумерках.
Над ней склонился Ив, его тяжелая как свинец рука лежала на ее плече. Его черты расплывались в сером свете, но она уловила его гнев, даже не видя лица. Постепенно на темном фоне стали проступать неотчетливые контуры. Она лежала с Ивом в постели в марсельском отеле «Регина». Судя по всему, в комнате не было и следов полицейского патруля.
— Эдит! — грозно сказал Ив.
Она зевнула.
— Что случилось?
— О ком ты мечтала? — рявкнул он. — Ты говорила во сне, но я ничего не понял. Тебе снился один из твоих любовников?
Она подумала, что так и есть, действительно снился. Отрицать это было бы ложью. Она испугалась, когда истина дошла до ее сознания. Разрываясь между нарастающей паникой, переутомлением и досадой, поскольку Ив разбудил ее и теперь задавал глупые вопросы, она огрызнулась:
— Пошел ты к черту!
Па самом деле сказанное относилось не столько к нему, сколько к его темным мыслям.
— Я не хочу, чтобы ты мечтала о других мужчинах, — продолжал он. — Я собираюсь жениться на тебе, поэтому в твоей жизни больше никого быть не должно.
Почему он сформулировал брачное предложение в такой отвратительной форме? Да и было ли это предложением? Или это констатация факта, а ее ни о чем даже не спрашивают? Теперь к ее тревоге примешивалось разочарование. Ему бы чуть-чуть романтичности. По крайней мере, для решения вопросов, касающихся их совместного будущего, он никак не мог найти подходящий момент. Уже не в первый раз он ошибался в этом важном деле.
— Оставь меня в покое! — снова огрызнулась Эдит. Затем натянула на глаза маску, повернулась на другой бок и притворилась спящей.
Он застонал от бессилия, но не двинулся с места. Несмотря на их ссору, он снова быстро заснул. А она долго еще лежала без сна, прислушиваясь к его спокойному дыханию.
Гастроли по Южной Франции осенью 1941 года прошли удачно, тем более что Эдит аккомпанировал новый пианист. Этого высокого тридцатилетнего мужчину она встретила в Марселе и вскоре наняла его. На самом деле он был композитором, но сначала она интересовалась этим фактом не больше, чем тем, что он, будучи евреем, сбежал из Германии. Ее привлекали его грустные глаза и поразительная музыкальность. В своем деле он, как и Эдит, стремился к совершенству. Она звала его Ноно, но его настоящее имя было Норберт Гланцберг. Типичное немецкое имя для мужчины, который вырос в типично немецком городе Вюрцбурге. Хотя он, сопровождая Пиаф, мог более или менее незаметно путешествовать через так называемую свободную зону Франции[55], ему ни в коем случае не следовало приближаться к оккупированному Парижу. К тому же Гланцберг постоянно был начеку, опасаясь экстрадиции вишистскими властями. Андре Бигар снабдила его фальшивыми документами с ложными адресами.
Одним из ярких эпизодов его выступлений с Эдит была сцена, когда она, закончив песню, стояла с револьвером и делала вид, что стреляет. Конечно, оружие не было заряжено. То, что звучало как выстрел, было всего лишь грохотом крышки пианино, которую Норберт Гланцберг ронял в нужный момент. Получилась захватывающая иллюзия! Эдит была счастлива, поскольку сцена неизменно пользовалась успехом на каждом концерте.
Однако на сцене в Экс-ан-Провансе это не сработало. Вместо громкого хлопка раздался лишь тихий стук. В зале воцарилась выжидательная тишина.