Коллекционер бабочек в животе (СИ)

Нелли внутренне ликовала, хоть и не подала виду. Она встретила Ренато с надутой нижней губой и нахмуренными бровями, а через секунду улыбнулась и тут же сказала:
— Если судьбе будет угодно, вы обязательно встретитесь. Ты мне веришь?
— Верю, и в судьбу тоже верю.
— И потом, Ренато, ты же не любишь, когда всё быстро, всё просто и легко, не так ли? Ты водочки хочешь, для согрева? Она тут холодненькая, натуральная и закуски свежие.
— Холодная водка? Бр-р… Нет, спасибо! Вино буду, красное. Тут есть винная карта?
— Найдём тебе сейчас, не переживай. А пока попробуй грибочки маринованные со сметаной, и блины. Я заказала для тебя блины с чёрной икрой, самой наивкуснейшей, как в Италии на Рождество,— Нелли поцеловала кончики собранных щепотью пальцев, а потом подняла руку, одновременно раскрывая ладонь — типичный итальянский жест означающий «великолепно».
— Икра? А-а-а! Caviale! — воскликнул Ренато. — Почему ты молчала, что тут есть икра?
— Прости, я забыла вывесить баннер на улице, под ресторанной вывеской, дорогой. Слушай, а мне нравится твоё настроение, ты как будто бы ожил. А ну-ка повернись, я на спину твою гляну!
— Per quello?
— Как зачем? У тебя кажется начинают расти крылья!
— Опять русский фольклор?
— Нет, обычная шутка. А фотоаппарат ты взял, чтобы Петербург фотографировать?
— Да, я сделал много красивых фотографий, пока ждал,— он осекся на полуслове. — Я не взял номер телефона у Виты, как ты думаешь, она мне когда-нибудь позвонит?
— Опять двадцать пять! Я же тебе уже сказала — верь в судьбу. У тебя выставка в сентябре. Точнее, не у тебя, но ты там тоже участвуешь…
— Выставка в Москве, а мы сейчас в Санкт-Петербурге. Это очень далеко!
— Ты сам сказал, что она художница. Шансов мало, но чем чёрт не шутит.
— Sei un genio, Нелли!— обрадовался Ренато. — Она может приехать на выставку!
— Да какой я гений, милый мой? Это ты у нас гений! Ешь давай, смотри какие блины тебе принесли. М-м-м… Ты только обещай мне, что завтра мы точно сходим с тобой в сад живых бабочек. А то с этими твоими знакомствами,— она тяжело вздохнула. — Настроение пропадает куда-то ходить.
— Завтра обязательно пойдём! А блины о-очень вкусные, и икра! А они продают тут икру? Я хочу купить!
— Для этого есть рыбные магазины, счастье моё. Ешь, не отвлекайся!
С приходом сентября резко похолодало. Ренато усиленно готовился к выставке, а Нелли к собственному юбилею. До дня рождения было почти три недели, но она хотела всё успеть, вернее боялась не успеть. По приезду из Питера, Нелли от отчаяния или по глупости, или даже назло, приняла настойчивые ухаживания пожилого банкира. Тот был постоянным посетителем её ресторана, но на лето часто уезжал загород. И вот вернувшись к осени, он совершенно случайно узнал, что его дорогая Нелли, его тайная любовь уже в разводе. Теперь Бориса Евгеньевича было не остановить, и спустя две недели пылких ухаживаний, дорогих подарков и обещаний сделать её самой счастливой, Нелли сдалась. Конечно в постели его нельзя было сравнить с её бывшим мужем, но мужчина старался от души. Он покорил её сердце своим вниманием и заботой, бесконечными звонками за день, вечерними прогулками по огромному парку. Сплошная романтика, как в далёкой юности, когда не обращаешь внимание на погоду, а наоборот радуешься наступившей золотой осени. На выходные Борюсик, именно так теперь звала его Нелли, пригласил её к себе на дачу, и она согласилась. Он обещал ей тающий во рту шашлык, армянский коньяк, домашний уют у камина с томиком стихов Глеба Горбовского.
Ренато с головой ушёл в работу. Он по крупицам воссоздавал портрет Виты, постоянно дописывая какие-то детали. Закрывая глаза и вспоминая тот короткий момент их встречи, он отчётливо видел её прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки. Удивление, любопытство, живой блеск, и чистота серебряного ручья, перелив серого жемчуга и голубого турмалина — всё это было во взгляде Виты. «Взгляд, который исцеляет» — так Ренато назвал картину, где были изображены только серо-голубые глаза. Её глаза, её внутренний мир, её душа… Позже к названию он дописал и имя девушки. Вита сумела вернуть его к жизни, и теперь он дышал полной грудью, жадно вдыхая кислород вперемешку с табачным дымом. В мастерской один за другим кропотливо рождались шедевры изобразительного искусства. До выставки в Москве оставалась всего неделя, но Ренато уже практически всё закончил, и был счастлив, но как-то по-особенному — всецело и безгранично. Три картины — триптих посвящённый Вите. На первой глаза смотрящие сквозь расступившиеся облака; на второй лицо с открытой улыбкой; и третья, где Вита, во всей своей красе, в полный рост. Девушка чем-то отдалённо напоминала ему Нелли, с которой они не виделись с того самого момента, как вернулись из Санкт-Петербурга. Возможно они обе были чем-то схожи, пусть и не внешне, потому что Вита была почти на голову выше, от этого казалось ещё стройнее, чем Нелли, да и разница в возрасте. Но Ренато чувствовал у обеих родство душ. Внутреннюю энергию, стержень характера, несгибаемость воли и умение любить жизнь такой, какая она есть. Даже если с Витой они больше никогда не увидятся, — думал он, — чувство, вызывающее волнительный полёт бабочек в животе, при воспоминании об их встрече, навсегда останется с ним. Ещё одна бабочка, ещё одна трансформация, адаптация и новая жизнь — очередное порхание между мирами. Как приятно ощущать себя в этой невесомости чувств, окруженным аурой светлой энергии.
 
Ренато спешил. Организаторы выставки под названием «Летнее волшебство» выделили ему место для экспозиции, где можно было разместить не больше десяти картин. Он хотел, чтобы триптих с Витой стал кульминацией открытия выставки, как момент зажигания огня на Олимпийских играх. Чтобы об этом заговорила Москва, как о самом ярком моменте, возможно тогда и Вита узнает… Узнает себя на картинах и позвонит.
Москва встретила Ренато многокилометровыми пробками и спешащими во все стороны людьми. Огромный муравейник современной жизни, мегаполис, где все торопятся жить, не успевая в полной мере ничем до конца насладиться.
Два дня, отведённые на выставку, были расписаны по часам. Как и просил Ренато, триптих с Витой повесили в центре его экспозиции, как иконостас в юго-восточной части зала. Простая цветовая гамма новых картин, посвящённых Вите имела какой-то колдовской эффект, своего рода месмеризм — животный магнетизм, гипноз. Портреты, а в первой части только глаза, Ренато писал пастозно — густыми, хорошо заметными мазками, без подмалёвок — грубо говоря без подготовительных работ и импритуры — первоначального фонового цвета, который наносят на основу. Картины таким образом получились в два слоя: основной и лессированный в некоторых местах, чтобы акцентировать внимание на нужных деталях, немного «выдвинув» их вперёд. За счёт такой техники, картины получили объёмность изображения, как говорится всё гениальное просто.
С первых минут открытия выставки посетители надолго задерживались в той части зала, где выставлялся Ренато Рицци. Пошёл слух, что должна появиться и сама героиня, как это чаще всего бывало, и на фото и на художественных выставках, где он принимал участие. Какой-то одной модели, музе, уделялось особое внимание, и она блистала не только в экспозиции, но и в живую на публике.
К обеду подъехал Артур с Альбиной, с трудом растолкав любопытный народ, чтобы подойти по ближе к Ренато. Тот был рад вновь встретиться с рыжеволосой красавицей, просто увидеть её, почувствовать рядом и понять, осталось ли между ними хоть что-то. Хотя бы одна бабочка. Девушка, как всегда, ослепила его своим солнечным блеском и внутренним сиянием. Но стоило только перевести взгляд на картину с Витой, как все лучи Альбины рассеивались и меркли.
— Хорошая, я бы даже сказал, блестящая, яркая работа, дружище!— с восхищением выговорил Артур обняв Ренато. — Такой взгляд сложно не заметить, мы эти глазищи ещё издалека заприметили, и Аля сказала, что это точно твоих рук дело!