Тени заезжего балагана

Одолеваемая дремотой, Уми заметила, как вдоль стены скользнул ёкай с длинным хоботком и горбатой, покрытой шерстью спиной. Ба́ку, пожиравший кошмары дух, редко показывался людям, и за всю жизнь Уми видела его от силы пару раз — и так же мельком. Баку сторонился даже других ёкай. О-Кин как-то призналась Уми, что ни разу не разговаривала с ним.
— Спи-и, — тихо прошелестел баку, устраиваясь в изголовье Уми.
Он легонько подул ей на лоб, и она тут же погрузилась в глубокий сон. До самого утра ей так ничего и не приснилось — или же все её сны забрал себе баку. Что, несомненно, было к лучшему…
***
Разбудил её шум, доносившийся из коридора. Несколько пар ног громко протопали по лестнице, но направились они не к ней в комнату, а в противоположную сторону, к Томоко. Уми села и потёрла глаза, чтобы согнать остатки сонливости. Чувствовала она себя гораздо лучше, чем вчера, после первого пробуждения. Но теперь о себе дал знать и голод.
В коридоре снова послышались чьи-то шаги, уже более лёгкие и аккуратные. Двери чуть раздвинулись, и в комнату заглянула Томоко с подносом. За ней следовала Нон с водой для умывания.
Завидев Уми, домоправительница всплеснула руками, поставила поднос на низенький столик, и бросилась к ней, стиснув в объятьях.
— О, моя девочка! Наконец-то ты очнулась!
Уми тоже была рада видеть Томоко целой и невредимой, но домоправительница уж слишком переусердствовала с выражением своей радости.
— Пусти, Томоко, мне совсем нечем дышать! — рассмеялась Уми.
— Если бы и вправду было нечем, ты бы столько не болтала, — беззлобно проворчала Томоко, но всё же отстранилась, держа Уми за плечи. Глаза её повлажнели, и домоправительница, не стыдясь слёз, утёрла их рукавом кимоно.
— Рада видеть вас в добром здоровье, госпожа, — улыбнулась Нон, внося воду в комнату. Уми кивнула ей: приятно было увидеть вокруг добрые и знакомые лица.
— Ты так долго не приходила в себя, что мы уже начали опасаться худшего, — запричитала Томоко. — Хорошо, что господин Ямада был рядом: он сразу сказал, что твоей жизни ничего не угрожает…
— Как он? Что с отцом и Ёсио? Что…
— Кажется, я только что лишилась звания главной болтушки усадьбы Хаяси, — мягко улыбнулась Томоко и сняла с подноса две глубокие миски. В одной исходил паром какой-то травяной отвар, а во второй была рисовая каша. — Вот что, я не скажу тебе ни слова, пока ты не поешь и не выпьешь лечебный отвар до последней капли. Пусть Нон станет свидетельницей моих слов!
Как Уми ни билась, но Томоко была неумолима. Она напустила на себя самое строгое выражение, на какое только была способна, и не проронила ни звука в ответ на все расспросы. Пока Нон помогала Уми умыться, переодеться и причесаться, Томоко, казалось, даже не шелохнулась, словно превратилась в статую.
Смирившись с упрямством Томоко, Уми села за столик, покорно взяла ложку и зачерпнула кашу. Она была так голодна, что и не заметила, как миска опустела. Теперь настал черёд травяного отвара. Он оказался гораздо приятней на вкус, чем тот, что делал Сан. От отвара по всему телу растеклось приятное тепло, но, вопреки ожиданиям Уми, её не разморило. В голове прояснилось, а тело наполнилось силами, которых ещё совсем недавно ей так не хватало.
После того, как Нон унесла поднос с опустевшими мисками, Томоко снова заговорила:
— Вот теперь я отвечу на твои вопросы. Начну с первого. С господином Ямадой всё в порядке, он вернулся почти следом за вами. Немного потрёпанный, как и все, кто прибыл после, но живой. Принёс с собой ручную обезьянку — милейшее создание! Господин Ямада сказал, что нашёл её в балагане. Похоже, бедняжку там мучили и морили голодом: у неё была застарелая рана на лапе, и она сметала всё, что служанки приносили ей с кухни. Она уже облазила весь дом, и я опасаюсь, как бы не попортила новые сёдзи…
В дальнейшее ворчанье чистоплотной Томоко Уми уже не особо вслушивалась. Значит, тот говорящий обезьян умудрился подружиться с Ямадой. Уми всё ещё было не по себе, стоило только вспомнить слишком умные для зверя глаза обезьяна, но Ямада не стал бы приводить с собой того, кто представлял бы опасность для обитателей усадьбы. Когда Уми услышала, что с монахом было всё в порядке, тяжесть у неё на сердце стала чуть легче.
 
— Господин Хаяси получил ранение в ногу, но лекарь, которого мы всё-таки дождались, сказал, что рана не такая серьёзная, как нам казалось поначалу, и всё с ним будет в порядке, — продолжала рассказывать Томоко. Стоило ей произнести имя отца, как Уми тут же вся обратилась в слух. — Ох, и натерпелись же мы! После бойни в балагане все лекари и даже их подмастерья просто нарасхват!
— Погоди-ка, что ты только что сказала? — волосы на голове невольно встали дыбом. — После чего? Бойни?!
Томоко тяжело вздохнула. Похоже, сейчас наступил тот редкий случай, когда говорить ей совершенно не хотелось. Но она всё же пересилила себя и произнесла:
— Пока ты была без сознания, у нас много чего произошло. Тогда, в балагане… Сама я не видела, что там случилось: меня загодя отослали прочь, хвала Дракону! Но после... Когда я и горстка тех, кому удалось унести ноги, уже отъезжали от балагана, оттуда начали доноситься крики и выстрелы. Уже после я узнала, что ведьма наслала на горожан, которые не успели сбежать, какое-то заклятие, и они словно взбесились! Говорят, одержимые напали первыми, убив кого-то из людей господина Ооно. А потом ещё и артисты балагана полезли на них с оружием… У господина Хаяси просто не осталось выбора, и пришлось перебить всех!
Томоко всхлипнула и снова утёрла глаза рукавом. Уми вся похолодела. Перебить? Безоружных горожан? Но Томоко сказала, что одержимые убили полицейского. Возможно, клан Аосаки после этой бойни тоже недосчитался людей.
Как ни горько было это признавать, но догадка, озарившая Уми уже на подмостках, когда она шла прямо в расставленную ведьмой ловушку, и впрямь оказалась верной. С помощью проклятых меток госпожа Тё могла каким-то образом обретать над людьми власть. Одному Дракону ведомо, как самой Уми удалось вырваться из лап колдуньи…
— Вчера на рассвете почти всех наших мальчиков отправили в это Владыкой проклятое место, вывозить тела, — продолжала Томоко. Голос её то и дело срывался. — Никогда прежде не видела столько похоронных процессий — звон храмовых колоколов не замолкал даже поздно вечером, а дым от погребальных костров над всем городом стоял такой, что даже горы скрылись!
Слова Томоко объясняли, почему вчера ночью Уми слышала колокольный звон. Лишь теперь она осознала, что с той поры, как проснулась, колокола в святилищах на Отмели не смолкали ни на минуту. Это сколько же народу погибло, если погребальные церемонии шли до сих пор?
— С утра до поздней ночи усадьбу осаждали родные погибших, требуя от господина Хаяси, чтобы он наказал всех, кто был причастен к бойне, — качала головой Томоко. — Кто-то плакал, кто-то угрожал, и каждому из них господин Хаяси обещал помочь и выплатить компенсацию за потерю члена семьи.
Для убитых горем людей деньги вряд ли могли стать достойным утешением. И следующие слова Томоко только подтвердили опасения Уми:
— А потом мы узнали, что кто-то пытался поджечь «Толстого тануки» — хвала Дракону, пламя удалось быстро потушить! Но позже в нескольких лавках, которым особо покровительствовал клан Аосаки, устроили погромы. Хозяев избили, добро растащили — поди сыщи теперь, кто всё начал и кто виноват…
В какой-то миг Уми показалось, что она всё ещё спит — настолько диким казалось ей всё, что говорила Томоко. Она даже незаметно ущипнула себя за руку. Но боль оказалась реальной.
Что теперь будет с кланом, после того как Итиро Хаяси и его люди перебили кучу горожан? Ведьма сбежала, артисты балагана были убиты и призвать к ответу за преступления госпожи Тё было некого. Гнев народа, оставшегося без градоправителя, а потом пережившего такой ужас, можно понять.
Но от этого было ничуть не легче.
— А что с хозяином балагана? — собственный голос долетел до Уми будто бы издалека. Пускай Рюити Араки и пытался противостоять ведьме, сожжение храмов и убийства каннуси и послушника по-прежнему были на его совести.