В первый раз... (СИ)
Мать засыпала Иру вопросами, на которые та отвечала скупо и неохотно.
– Две недели не виделись, а слова из тебя не вытянешь. Мне же интересно, как ты тут, чем занимаешься… А ты вон идёшь и только головой крутишь по сторонам.
– Ничего я не кручу, – проворчала
Ира. Она и сама не замечала, что высматривала Вадима, но не находила. А интересно было бы узнать, какие у него родители, какая сестра.
Они с матерью нашли укромное место в тени деревьев. Не такое уж и укромное, конечно. Отовсюду доносились голоса и смех, но так даже лучше – возникало ощущение праздника. Мать раскинула на траве старое шерстяное одеяльце в синюю клетку, поверх расстелила разворот «Правды», а на газету выложила спелые помидоры, огурчики с колючими пупырышками, промасленный свёрток с пирожками, бутерброды с докторской, термос с чаем.
– Ну что, Иринка, попируем? – кивнула мама на угощенье. – Пирожки с капустой, как ты любишь. Кстати, мне от Юрика письмо пришло. Три строчки всего и как курица лапой, но всё равно молодец. Не забывает. Тебе привет передаёт.
– Что ещё он пишет? – Ире вдруг стало стыдно за то, что она всего раз вспомнила младшего брата – и то, когда Вадим с теплом рассказывал про свою сестру.
– Пишет, что купается каждый день, рыбачит с деревенскими на какую-то мордушку. Пишет, что ест хорошо и сильно вырос. Ты тоже, Ира, налегай. Для кого я столько еды навезла?
Ира всегда была малоежкой, но тут аппетит разыгрался не на шутку, и она сама не заметила, как уплела три пирожка и бутерброд. И на душе было так замечательно, пока мать всё не испортила.
– Отец сказал, что ты с ним даже разговаривать не захотела, когда он приезжал к тебе на той неделе… Он очень расстроился…
Ира тотчас помрачнела. Зачем мать вообще про него вспомнила? Он же предатель! Подумаешь – расстроился он! А она не расстроилась, когда он там с этой рыжей…?
– Мне он больше не муж, но вам-то с Юркой он отец, – продолжала мать. – И навсегда останется вашим папой. Он вас любит, невзирая ни на что.
Зачем мать говорит эти глупости? Пустые и лживые слова. Как будто Ира не помнит, как это было, когда отец их любил.
С матерью она не спорила, чтобы не поругаться, но и соглашаться не собиралась. Откинулась на спину, глядя на выцветшее от зноя небо и незаметно уснула. Ещё бы – сегодня она спала от силы час, разволновалась очень. И непонятно, отчего больше – из-за приезда матери или из-за Вадима.
Пробудилась Ира внезапно, когда совсем рядом громко рассмеялись. Вскочила, не понимая в первый миг, где она. Потом озадаченно взглянула на мать, которая так и сидела на краешке одеяла:
– Я долго спала? Почему ты меня не разбудила?
Они ещё немного посидели, и мать начала собирать сумку.
– А это тебе, – протянула она Ире свёрток со сладостями.
– Спасибо.
* * *У ворот, где родителей поджидали пыльные жёлтые «лиазы», толпились и галдели дети, матери, отцы, бабушки. Тут Ира и увидела, наконец, Вадима.
С ним была высокая, стройная, загорелая женщина в чёрной кофточке в обтяжку и модной джинсовой юбке на пуговицах. Лицо её наполовину закрывали тёмные очки, а в ушах блестели большие золотые кольца. Она была похожа на иностранку, какими их себе представляла Ира. Рядом с женщиной стояла девочка. Такая же высокая, загорелая, длинноногая и темноволосая. И тоже одета по моде – в белых бананах и голубой джинсовой куртке.
Вадим заметил Иру и даже подмигнул ей, но как-то мимолётно, и сразу отвернулся. Не помахал и не улыбнулся, как обычно. Ира же, глядя на его мать и сестру, внезапно устыдилась старого, вылинявшего сарафана и стоптанных туфель. Это было незнакомое и неприятное чувство, и не просто неприятное, а какое-то унизительное.
Раньше Ира совсем не обращала внимания на одежду. В школе одевались примерно одинаково. У всех похожие форменные платья и фартуки. Только на школьных вечерах и можно было принарядиться, но их проводили редко. Да и модников у них – раз, два и обчёлся. В основном, все такие, как Ира.
На Вадима Ира больше не смотрела, но все равно нервничала, даже мать заметила в ней перемену. Стала расспрашивать, что такое, и с любопытством озираться.
Прощаясь, Ира неуклюже ткнулась губами в мамину щёку и испытала почти облегчение, когда мать наконец вместе с остальными села в автобус.
Настроение было окончательно испорчено. За ужином даже ни разу не взглянула в сторону Вадима. И он к ней тоже не подходил. Так они до отбоя больше и не виделись.
22
Понедельник начался заполошно – весь лагерь готовился к «Зарнице», которая уже завтра должна была стартовать для младших отрядов и на следующий день – для первого и второго.
С самого утра физрук всучил Ире схемы карт и маршрутных листов, которые ей надо было перечертить начисто и при этом не ошибиться ни в единой циферке и буковке.
– Прости, что так припозднился. Надо было ещё в субботу занести, но дела всякие… Как думаешь, успеешь к среде?
– Успею, – пожала плечами Ира, мол, что тут успевать.
– Отлично! Тогда карт сделай по четыре, а маршрутных листов… ну, тоже по четыре давай, – наказал он.
Сама Ира мало что смыслила в схемах, но старательно перерисовала кривую маршрута со всеми обозначениями. С картами пришлось работать ещё более кропотливо.
В три часа заглянул физрук. Сверил со своими записями то, что успела сделать Ира. Ушёл довольный, даже похвалил, хотя обычно из него слова доброго не вытянешь. Не то чтобы он был злой, но всегда выглядел очень-очень серьёзным и отличался редкой немногословностью. Зато его скупое одобрение вдохновило уже уставшую Иру так, что потом она корпела без перерыва до самого ужина. И хорошо, что пришлось так много работать – дело помогло ей отвлечься от мучительных мыслей, что терзали её весь день.
А всё потому, что Вадим вёл себя очень странно.
Ире показалось, что он её почему-то избегает. Утром на зарядке они виделись, правда, издали, и Вадим на неё почти не смотрел. И потом, в столовой, на обеде она поймала его взгляд, но вместо привычного весёлого подмигивания и улыбки, от которой душа пела, он едва кивнул и быстро отвёл глаза. Это больно кольнуло. И во время полдника Ира села спиной к первому отряду. Лучше его не видеть, чем переживать такое унизительное и непонятное пренебрежение.
Она бы с удовольствием совсем не приходила в столовую, но нельзя. Вот и сидела, напряжённо гадая, смотрит ли Вадим на неё или снова не обращает внимания, заметил ли, что она села к нему спиной или ему без разницы.
Прежде она и не подозревала, как легко, одним лишь взглядом, можно сделать человека счастливым и очень несчастным. Ещё в субботу она ликовала, а сегодня внутри скреблось и болело, сил нет. И что хуже всего – она не понимала, почему вдруг всё изменилось? Так резко и неожиданно…
Неужели он тоже вчера сравнил её со своими яркими и модными родными и понял, как бедно, как убого выглядела на их фоне Ира? Но ведь она и прежде одевалась скромно, и ничего.
Она даже поплакала у себя в оформительской. Потому что перед этим встретила опять Вадима. Он стоял с Павликом чуть в стороне от дорожки, ведущей в клуб, и о чем-то разговаривал.
Вадим тоже её увидел, ещё издали, но отвернулся, притворился, что не видит.
Ира ничего не понимала и мучилась. А подойти и спросить, в чем дело, не могла. Проще умереть на месте.
Тысячу раз она пожалела, что не уехала вчера с матерью домой. Поскучала бы, погрустила, конечно, но это в любом случае легче, чем чувствовать себя отвергнутой и униженной как сейчас. А теперь ещё целую неделю страдать. Если бы не эти карты и схемы, она бы, наверное, с ума сошла.
На ужин Ира шла как на пытку. Только и думала о том, что Вадим опять будет демонстративно не замечать ее, да ещё и при всех. Светка с подругами уже что-то заметили: косятся, перешептываются, посмеиваются.
Вяло поковырявшись в гречневой каше, Ира выскользнула из-за стола, как только Антонина Иннокентьевна отвернулась, и всё-таки не удержалась – выходя из столовой, воровато стрельнула взглядом в сторону первого отряда, но Вадима не обнаружила. Странно. Он что, на ужин не пошёл?