Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

“Дядя Альберт”, в которых излагается современная физика для детей. Стэннард писал об этой встрече:
 
Как только организаторы представили нас друг другу, Докинз заговорил о том, как ему нравятся мои книги “Дядя Альберт”. Они ему понравились! Я тут же подумал, что с человеком, которому понравились книги “Дядя Альберт”, не может быть все так уж плохо.
 
Минутку. Может, это хитрый прием, чтобы создать у меня ложное ощущение безопасности? <… > Как оказалось, я зря волновался. Дебаты прошли в конструктивном и вежливом тоне. <… > Нельзя сказать, что в них не было напряжения. Вовсе не так. Были и оживленные пикировки, и непримиримые разногласия по разным вопросам. Но не было желчности, не было дешевого набивания очков.
 
Дебаты прошли столь по-доброму, что после участники отправились в ресторан и с удовольствием ужинали вместе. Я сидел рядом с Докинзом и наслаждался его обществом [90].
 
Я четырежды встречался с Роуэном Уильямсом, бывшим архиепископом Кентерберийским, который недавно отошел от дел: это один из самых приятных людей, что мне доводилось встречать, – с ним практически невозможно спорить, так он мил. И он столь любезен и умен (в буквальном смысле слова “интеллект”, intellego — “я понимаю”), что он умудряется заканчивать за вами предложения, даже те – в силу моего их понимания, – которые звучат сокрушительно для его точки зрения, а у него нет готового ответа! Я впервые отметил это его располагающее свойство, когда брал у него интервью для одной из документальных передач на Четвертом канале. Позже он пригласил нас с Лаллой на чудесный прием в Ламбетском дворце (подозреваю, дело было главным образом в Лалле: его сын Пип был поклонником ее персонажа в “Докторе Кто”). Несколько лет спустя мы провели “дебаты” в Шелдонском театре, пусть и чересчур разрекламированные. Мне хотелось, чтобы это была дружеская беседа без председателя: мне кажется (см. ниже), что председатели часто мешают дискуссии, – так и оказалось в этом случае. После мы с архиепископом ужинали вместе, и я, опять же, был рад его обществу.
В последний раз мы встретились, выступая с противоборствующих сторон в дебатах Кембриджского дискуссионного клуба. Доктор Уильямс тогда уже оставил архиепископство и занял пост ректора колледжа Модлин и за ужином рассказывал мне о беспримесной радости, с которой просыпался каждое утро, вспоминая: “Я больше не архиепископ Кентерберийский!” Когда дошло до самих дебатов, его сторона одержала верх, и многие приписывали ему основную заслугу. Он и вправду произнес достойную речь, но по реакции публики было очевидно, что настоящим победителем стал последний выступавший на его стороне, харизматичный журналист Дуглас Мюррей. Мюррей заявлял, что он атеист, но считал – и это было, по сути, его единственной мыслью, – что религия полезна людям и без нее они были бы несчастны. Не могу себе представить, чтобы Роуэн Уильямс выступал так покровительственно-свысока, но удивительным образом [91] кембриджская публика на это попалась.
Кажется, из всех бесед с богословами больше всего раскрывает мое интервью с иезуитским священником отцом Джорджем Койном, некогда директором Ватиканской обсерватории. Мы сняли это интервью для той же передачи на Четвертом канале, что интервью с архиепископом Уильямсом. К сожалению, режиссер счел, что на оба интервью времени не хватит, и вырезал эпизод с преподобным Койном.
Профессиональный астроном, ученый до мозга костей, Койн на протяжении всего интервью говорил как образованный атеист. “Бог – не объяснение, – говорил он. – Если бы я искал Бога как объяснение, <… > я бы скорее всего был атеистом”. На что я, конечно же, ответил, что именно поэтому я атеист. Если действительно есть всемогущий Бог-творец, как он может не быть объяснением сущего? Или если он ничего не объясняет, что же он такого делает, что заслуживает поклонения?
 
Также преподобный Койн жизнерадостно соглашался, что его католическая вера проистекает из случайного стечения обстоятельств: он родился в семье католиков, – и признавал, что, родись он в мусульманской семье, стал бы столь же ревностным мусульманином. Я был поражен его личной честностью и в то же время изумлен профессиональной нечестностью, наложенной на него католическими предписаниями. Он произвел на меня впечатление достойного, гуманного, умного человека.
Как и главный раввин Великобритании Джонатан Сакс, который пригласил нас с Лаллой к себе домой на ужин вместе с ведущими преставителями иудейской общины Лондона. На том ужине я узнал потрясающую вещь: иудеи, составляющие менее 1 % мирового населения, получили более 20 % Нобелевских премий. Получается жгучий контраст со смехотворно низкими показателями успеха мусульман всего мира, которых в мире на порядки больше. Сопоставление показалось мне красноречивым – и кажется до сих пор. Неважно, считать ли иудаизм и ислам религиями или культурными системами (это не “расы”, несмотря на распространенные заблуждения): если одна из них в пересчете на душу населения в десятки тысяч раз превосходит другую в сферах интеллектуальных достижений, отмеченных Нобелем, – это говорит очень о многом. Исламские ученые знамениты тем, что поддержали пламя греческого познания в Средневековье, в темные века христианской цивилизации. Что же пошло не так? Между прочим, сэр Гарри Крото писал мне о своем убеждении, что подавляющее большинство нобелевских лауреатов, записанных евреями, в том числе и он сам, на самом деле были неверующими.
Позже, когда мы встретились с лордом Саксом в телестудии в Манчестере, он, как это ни странно, публично обвинил меня в антисемитизме. Оказалось, причиной тому была моя характеристика ветхозаветного Бога в книге “Бог как иллюзия”: “Возможно, самый неприятный персонаж во всей мировой литературе”. Готов согласиться, что та моя фраза звучит довольно спорно, хотя в Библии можно найти бессчетные тому доказательства. Но я стремился не столько к спору, сколько к комизму. Мне тогда пришли на ум те редкие комедийные сцены у Ивлина Во – язвительные, полные бранных слов, – и я бегло сослался на них в том же абзаце, вспоминая историю, которую Во рассказывал о Рэндольфе Черчилле [92]. Конечно, я не мог отрицать, что моя фраза была направлена против Бога. Но против евреев? Кстати, это был не первый раз, когда меня по схожему поводу обвиняли в антисемитизме. Я читал лекцию на корабле, совершавшем круиз по Галапагосскому архипелагу, и один из пассажиров запротестовал. Его единственным мотивом было то, что я выступал против Бога, с которым он ассоциировал свою принадлежность к еврейству, и поэтому почувствовал себя лично обиженным.
Через несколько дней главный раввин послал мне любезные извинения, и я считаю его замечание в студии плодом временного помутнения: случайной ошибкой достойного джентльмена. А вот один из высокопоставленных представителей католичества, с которым мне пришлось дискутировать, кардинал Джордж Пелл, архиепископ Сиднейский, мягко говоря, впечатлил меня намного меньше. Нас стравили в телестудии Австралийской радиовещательной корпорации. Меня заранее предупредили, что Пелл – грубиян и задира: казалось бы, не лучшая слава для высокого чина в церкви, которая провозглашает своим идеалом несколько более великодушные принципы.
Пелл отпускал дешевые шуточки для галерки: джентльмены от религии калибра архиепископа Уильямса, главного раввина Сакса и преподобного Джорджа Койна никогда бы себе такого не позволили. Но Пеллу повезло, что значительная доля публики в студии явно была отобрана из его сторонников: он обладал почти трогательным даром ляпнуть глупость – например, он испортил в остальном достойную тираду о принятии эволюции излишним и ошибочным добавлением, что люди “произошли от неандертальцев”. Или рассказывал байку о том, как “готовил маленьких английских мальчиков…”, и сделал щекотливую паузу, прежде чем продолжить: “… К первому причастию” – пауза затянулась достаточно надолго, чтобы некоторые в аудитории многозначительно захихикали. Куда меньшего снисхождения заслуживали его как будто бы оговорки о сомнении в умственных способностях евреев и его озадаченность тем, что Бог избрал их. Председатель, Тони Джонс, немедленно уцепился за это, и кардиналу пришлось спешно выкручиваться изо всех сил. Я позволил ему выкручиваться самому и удержался от соблазна процитировать стихотворный обмен репликами между У. Н. Юэром и Сесилом Брауном: