Песнь ледяной сирены (СИ)

Фрейдис говорила, что в нем, как и в каждом монстре Ледяного Венца, живет стихия. Но управлять ею так, как это делают духи зимы и сирены, вендиго не умел. Потому и отмахивался от метательно-ледяного оружия, рыча от злобы, пока Сольвейг сплетала над ним ветви стеклянных деревьев наподобие неоконченного шалаша.
Ловушка была почти готова. Осталось совсем чуть-чуть.
Из глаз вендиго текла кровь, а внутри бушевала ярость. По стягивающимся вокруг него деревьям проскрипели длинные, с человеческую ладонь, когти. Сольвейг поняла, что попалась. Игры закончились в тот момент, когда жертва показала зубки. Теперь за самонадеянность ее следовало проучить.
А потом неправильная тень вендиго шагнула в сторону. И… призвала огонь.
Сольвейг от изумления прекратила играть. Объятая огнем тень напала на своего хозяина в полнейшей тишине.
К запаху гниения добавился запах горелого мяса. Он и отрезвил Сольвейг. Тряхнув головой, она возобновила Песнь. Горящая тень кружила вокруг вендиго, но за пределы очерченного Сольвейг круга из зубцов-деревьев не выходила, каким-то образом понимая, что она задумала. Стеклянные шипы наконец тесно сплелись друг с другом. Тень успела вынырнуть из узкой щели в самый последний момент. Вендиго… не успел. Его нескладное тело и несоразмерно длинные руки и когти не оставляла шансов для подобного маневра.
Зубцы короны Хозяином Зимы стеклянным куполом накрыли духа-людоеда.
Тень застыла, потухла, словно втянула в себя собственное пламя. Сольвейг нерешительно опустила скрипку. Так они и стояли, разглядывая друг друга – она была уверена, что лишенная глаз тень разглядывала ее в ответ.
Хотелось спросить «Что ты такое?», но ответ отыскался сам собой.
Он вынырнул из частокола зубцов справа от Сольвейг. Привлекательное юношеское лицо, густо-черные, как «неправильная тень» вендиго, волосы… и взгляд, который отчего-то смущал.
«Ты?» – одними губами удивленно спросила Сольвейг.
Его появление здесь не было случайностью. Огненный серафим искал вендиго – горящие решимостью глаза сказали ей об этом.
– Как ты это… Скрипка, деревья… – Помотав головой, он перебил сам себя. – Потом. Умеешь шить?
Неожиданный вопрос заставил ее брови вопросительно взлететь.
– Мне нужно пришить тень обратно, пока эта тварь не убила кого-нибудь еще.
«Эта тень… твоя?» – изумленно спросила Сольвейг.
Огненный серафим зачарованно смотрел на сложившиеся в слова снежинки.
– Я не хотел нападать до вендиго до того, как приду сюда. Боялся, что разделенного Пламени не хватит, и тогда он уничтожил бы сначала тень, а потом, быть может, и меня.
Не отрывая взгляда от вендиго, Сольвейг сыграла быструю мелодию.
«Ты спас меня».
– По-моему, ты и сама неплохо справлялась, – улыбнулся серафим.
«Не сейчас. Тогда, когда ты меня коснулся».
Улыбка стекла с вдруг помрачневшего лица. Неужели он корил себя за то, что оставил на ее коже шрамы?
«Ты спас меня, – упрямо повторила Сольвейг. – Если бы не ты, я бы так и бродила по Ледяному Венцу одурманенной тенью, пока во мне оставались крохи тепла. А потом…»
Кем бы она стала? Исчадиям льда? Ветром?
Огненный серафим мимолетно улыбнулся и вынул из набедренной сумки небольшую закрытую пиалу.
– Так что насчет шитья? Я могу, наверное,сделать это сам, но мне бы пригодилась твоя помощь. Кстати, я Эскилль.
Назвав свое имя, Сольвейг отложила в сторону скрипку. Серафим попросил ее вдохнуть из пиалы зачарованного пепла. Она послушалась. Мир изменился, изменился и сам Эскилль. Он потерял свою человеческую личину, оставшись абрисом, фигурой с крохотными отверстиями по краям.
– Шей как сможешь, – донесся до нее глухой, полый голос. – Ингебьерг исправит потом, если что.
Эскилль и его тень сошлись в одной точке, касаясь друг друга очертаниями. Прищурившись, Сольвейг разглядела, что от тени – самом ярком, чернильном пятне в окружающем ее сером мареве, отходили тоненькие дымчатые нити. Она схватилась за одну, вдела в отверстие в абрисе огненного серафима. Нить затянулась сама, будто прикипев. Сольвейг зашнуровала каждую и сплела Эскилля с его тенью, пока в шаге от нее ярился вендиго, пытаясь изнутри пробить или расцарапать сплетение ветвей.
 
Ощущая в себе что-то чужеродное, Сольвейг закинула голову и выдохнула в небо… дым. Мир тотчас вернул себе прежние очертания, прежние краски и прежнюю глубину. Хотелось бы ей знать, что это за колдовство. Прежде она знала только магию льда и пламени. Сейчас к ней добавилась чуждая ей теневая.
– Спасибо. А теперь… отойди. Желательно, как можно дальше.
Голос серафима изменился. Проследив за его взглядом, Сольвейг увидела горящие алой яростью глаза. Вендиго отпечатывался в обоих мирах: и в реальном, и в том, где тень была отчетливей, очевидней, а сам Эскилль – призрачней и бледней.
Сольвейг предпочла быть как можно дальше от монстра в обоих мирах.
Напряженный и сосредоточенный, Эскилль медленно вынул из ножен меч. Зажег его, нежно скользя ладонью по зачарованной стали.
– Выпускай монстра, – глухо сказал он.
Сольвейг, взволнованная, медлила.
Да, сущность вендиго делала его уязвимым к огненной стихии. Но не все так просто: Фрейдис говорила, что существо с ледяным сердцем, что когда-то давно было человеком, может с легкостью превратить человеческое сердце в кусок льда. Говорят, люди падали замертво, если слишком долго смотрели в горящие алым голодом глаза. Вендиго до последнего оставался за спиной жертвы, неотступно преследуя ее и доводя до помешательства. Лишь наигравшись, убивал.
Сольвейг с детства задавалась вопросом: откуда ледяные сирены вроде Фрейдис все это знают? Ведь те, кто однажды столкнулся с исчадиями льда – и, уж тем более, с вендиго – как правило, не выживали. И только сейчас ей пришла в голову безумная мысль. Что, если Фрейдис нашла себе союзников среди духов зимы, среди носителей родственной ей стихии? Не так уж безумно, если вспомнить о Льдинке… и о той, от кого ледяные сирены рождены.
Решимость в глазах Эскилля помогла Сольвейг принять решение. В воздухе разлилась сиренья Песнь.
Кокон льда, хрустнув, разбился. Осколки брызнули во все стороны, отражая пылающие полосы Северного Сияния, что шлейфом тянулся за уходящим солнечным ветром.
  
Глава тридцать вторая. Черный лед
 
Заглядывая в пылающие алым пожаром глаза, Эскилль понимал, что чувствовали его жертвы. Взгляд вендиго примораживал к месту. Благодаря своей огненной сущности, Эскилль был куда более устойчив к магии бывшего колдуна, но и ему приходилось несладко, когда собственное тело отказывалось подчиняться. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Воздух вокруг сгустился, стал настолько плотным, что его, казалось, можно резать на части. В сердце вонзились ледяные иголки… и тут же растаяли, унося с собой боль и не причиняя вреда его Пламени.
Эскилль сделал шаг, второй, третий. Он ощущал себя пушинкой, которая пытается лететь против обжигающего холодом ветра, хрупкой дощечкой, которая пытается плыть против течения, врезаясь в льдины. Вендиго вытягивал из Эскилля тепло, но огонь, бегущий по его венам, затушить не так-то просто.
Его Пламя сильнее черного колдовского льда.
Чем ближе подбирался Эскилль, тем отчетливее читалось изумление на костлявой морде. Вендиго не разжимал челюстей, но Эскилль услышал его голос – низкий, глухой, потусторонний. Голос, в котором не было ничего человеческого.
– Что ты такое?
Он говорил так, словно признавал в Эскилле родственное ему существо.
– Я – человек. – Ярость вскипела в крови. – В отличие от тебя, чудовище!
Огненный серафим бросился в атаку, сбрасывая перчатки и молниеносно зажигая меч. Голова его оказалась на уровне невероятно худой груди. Длинные руки монстра потянулись к горлу, но взмах меча заставил его отшатнуться. Медлить нельзя – нельзя позволить, чтобы вендиго призвал на подмогу своих неразумных, лишенных души собратьев. Потому меч яростно рассекал воздух, оставляя за собой пламенный след.