Цапля для коршуна (СИ)
Лена пробовала сопротивляться, протестовать, спорить, задавать вопросы. В ответ — ни слова, ни звука. Даже выражение на лицах не менялись. Ни гнева, ни раздражения, ни злорадства — ничего! Словно големы. Или зомби. Руки у женщин были сильные, пальцы — жесткие, хваткие. Пришлось подчиниться.
Лена не знала, сколько времени провела во мраке, стуча зубами на каменной скамье. Показалось, суток трое, не меньше. Она промерзла насквозь, голова раскалывалась, глаза под отяжелевшими веками горели, но заснуть не хватало нервов. Желудок подвело от голода, страшно хотелось пить и в туалет. Никаких удобств, хотя бы самых первобытных, в каморке не было.
К счастью, дверь открылась раньше, чем у Лены иссякло терпение.
Она шла за своими тюремщицами, не чуя заледеневших ног. Сперва ее сопроводили в уборную с очком в каменном полу, заставили умыться над тазом, потом дали крупный деревянный гребень — расчесать волосы и полкружки затхлой воды — попить.
На этом ненавязчивый сервис себя исчерпал.
Четыре женщины-зомби окружили Лену и через половину здания отконвоировали в большое квадратное помещение, подозрительно похожее на зал для жертвоприношений. С уже знакомым рубленым интерьером и открытым огнем в низкой каменной чаше, тоже квадратной.
У чаши ждали трое — Сушеный Брат, Здоровяк и еще один надзирающий помоложе, которого Лена не рассмотрела. Взгляд плавал, отказываясь фокусироваться, каждый шаг босыми ступнями по ледяному камню отдавался тяжкой болью в затылке. Сознание туманилось, даже страшно уже не было.
До тех пор, пока ее не поставили на колени в воду, едва прикрывающую дно мелкого каменного бассейна, прямо напротив пламени в чаше. Пламя мелко трепетало от неосязаемых сквозняков, тянулось вверх, образуя рваный овал, который смахивал на лицо — огненное лицо с глазами и ртом. Может, в кружку воды подсыпали галлюциноген?
Сушеный Брат протяжным речитативом затянул что-то о свете Истины, проницающем мрак обмана, лицемерия, зла и коварства, и Лена поняла, что не может отвести взгляд от огненного лика. Спичечные головки зрачков смотрели ей в душу, и душа билась в незримых силках белой сияющей птицей, а вокруг все пылало, превращаясь в уголья. Лена ждала, что и легкие крылья вот-вот займутся по краям — потом птица вспыхнет и сгорит дотла.
Интересно, мелькнула отрешенная мысль, что сделают надзирающие, когда узнают, что перед ними пришелица из другого мира?
Птица-душа билась среди огненных волн, ее тонкий силуэт подернулся светлой каймой, становясь все прозрачней.
Вдруг тень легла на опаленные жаром крылья, а пламя водворилось на место — в чашу. Перед Леной щитом развернулась серебристая завеса, словно распыленная в воздухе пленка амальгамы. На ней прочертился темный человеческий силуэт, заслонив птицу от медного взгляда Сушеного Брата.
Лена снова начала чувствовать реальность: ледяную воду, в которой сидела, боль в коленях, ломоту в спине. По ту строну пламени слышались торопливые шаги, приглушенный шепоток…
Ее подняли — в онемевшие ноги тут же вонзались тысячи иголочек — и скорее отволокли, чем отвели куда-то вниз, в комнатушку, смахивающую на спортивную раздевалку. Заставили натянуть серое мешковатое платье — прямо на голое тело, обуть грубые, не по размеру, туфли. За это время Лена достаточно пришла в себя и до входной двери доковыляла без посторонней помощи.
За дверью лил дождь. Каменный двор блестел влагой и чернел пятнами грязи, мутная лужа под самым крыльцом шла пузырями, как кожа мурашками. Но хмурый день показался Лене невыразимо прекрасным, а сырой воздух — упоительно свежим. В водяной дымке блестела мокрым лаком знакомая родда, перед ней стоял угрюмый Дион в длинном дождевике с капюшоном.
В одно мгновение он оказался рядом, укутал Лену таким же дождевиком и подхватил на руки. А через две минуты они уже сидели в теплом сухом салоне родды на уютном диване с синей обивкой. У Диона нашелся дифен, способный высушить влажную одежду, и что-то вроде термоса в кожаной оплетке, в котором плескался горячий липовый чай. Лена сходу ополовинила термос, прислонила ноющий затылок к мягкой спинке и подумала, что наверняка ужасно выглядит.
— Это был ты? — прошептала она, удивляясь, как трудно ворочается во рту язык и плохо слушаются губы. — Тень на серебристой пленке.
— Тень на пленке? — Дион, должно быть, решил, что Лена бредит.
— Неважно. Забудь, — она попыталась пригладить волосы. — Почему меня отпустили?
— Я был у короля и говорил с Иэнной. Княжна убедила Лаэрта отдать тебя под мой присмотр. При условии, что он поставит тебе печать. После свадьбы, — Дион обнял Лену за плечи и, морщась, словно от зубной боли, прибавил: — Прости. Я не должен был оставлять тебя одну.
Лена на миг провалилась в темноту и с усилием вернулась обратно. Пробормотала:
— Ладно. Все равно бы они до меня добрались. Сколько прошло времени?
— Почти двое суток.
Всего-то? Она думала — больше. Надо было о многом спросить, но темнота манила, и сопротивляться ее зову не было сил.
— Слушай, я там не спала. Так что сейчас отключусь. Доедем, разбудишь, ладно?
Она уронила голову Диону на плечо и перестала удерживать уплывающее сознание.
Сон навалился бетонной плитой. Лена тонула в огненном море, но было почему-то не горячо, а холодно, очень холодно. Над медными волнами порхала цапля, и Лена знала, что жива, пока та ускользает от щупалец пламени. В черноте над морем явился огненный лик, разинул рот, норовя проглотить цаплю. Рот вырос до размеров вселенной…
Лена проснулась задыхаясь. В своей спальне. То есть в спальне Леннеи, поправилась машинально. За окном серели мягкие сумерки. Лена прикрыла глаза, чувствуя, как успокаивается сердце. Было до жути приятно лежать на шелковистых, пахнущих свежестью простынях, в тонкой рубашке под мягким одеялом. И плевать, кто ее переодевал и кто нес на руках из родды — так аккуратно, что она не проснулась… Хотя нет, не плевать. Но ему знать об этом совершенно не за чем. Лена слабо улыбнулась и снова провалилась в сон. На этот раз — до утра.
Утром были ванна, и Лисси, и лекарь, и завтрак, и приличная одежда, и человеческая прическа. Кто бы мог подумать, что Лена с радостью наденет на себя чулки и нижние юбки! Все это было знаком возвращения к нормальной жизни.
Лицо Леннеи в зеркале выглядело осунувшимся и бледным до прозрачности, в глазах стояло неприятное затравленное выражение. И сколько Лена ни старалась, уверенности в ее взгляде не прибавилось. В душе тоже. Забудь, твердила она себе. Все кошмары — в прошлом. Ты справилась.
Но впереди ждала присяга Лаэрту. А потом… Что потом?
От этого вопроса накатывала ледяная волна и каждая мышца в теле сжималась.
Дион появился к вечеру, оглядел Лену и заметно помрачнел. Должно быть, винил себя за ее жалкий вид. За ужином в синей столовой подробно расспросил, как с ней обращались, и помрачнел еще больше.
— Надзирающие строги с одаренными, но не настолько. Тебя хотели сломать.
Перед экзекуцией в зале с огненной чашей?
Значит, такое не с каждым проделывают.
Подали десерт — взбитые сливки с малиной. Лена повертела в пальцах длинную ложечку.
— Почему у меня чувство, что все было подстроено?
Дион отвел взгляд.
— Даже Свету Истины нужен повод, чтобы отдать под арест главу надзирающих.
Свет Истины — это Лаэрт, сообразила Лена, припомнив: король в Гадарии больше, чем король.
— Тебя использовали как приманку, чтобы взять Веллета с поличным. Честно говоря, я до последнего не верил, что он примкнул к заговору. Веллет всегда и во всем поддерживал короля. Но Лаэртом недовольны не только рэйды. Дав права одаренным, он ограничил власть надзирающих, и часть из них пришла к мысли, что Свет Истины не должен носить корону. Марионетка на троне, за которым стоят рэйды, маги в энтолях и Веллет во главе всех истинных — такой заговорщики видели Гадарию. Но Лаэрт сыграл на честолюбии Франа Коллара, заместителя Веллета. У Надзора теперь новый глава. А эдикт дополнен негласной поправкой, по которой надзирающим вменяется в обязанность поиск, регистрация и подготовка одаренных к присяге.