Две столицы (СИ)

— Ещё один вопрос. Понимаю, что в России много дворян, что иных конфессий, не православные. Пока про вашу паству. Скоро грядёт война с сатаной настоящим, что вселился в Наполеона. Многих десятков тысяч жизней эта война унесёт. Нет, я вещих снов не вижу, я воюю всю жизнь и вижу, куда всё движется. Сейчас Наполеону чуть не до нас, он Европу покоряет, а вот как покорит, то за нас примется. К чему я это. Тут меня вчера один товарищ на дуэль вызвал и мне сказали, что ежедневно несколько дуэлей происходит в Москве. Ещё указом Петра Великого они запрещены. Неймётся дворянам. Вы, Ваше Высокопреосвященство, можете эту ситуацию сломать. Скоро каждый офицер на счету будет, а они друг друга убивают. Можете же вы издать, как это называется, не знаю. Указ, ну, не знаю. Отлучать от церкви дуэлянтов и не отпускать им грехи.
— Ого! Не по чину мне. Тут Священный Синод должен … Хм. А мысль здравая.
— Я с Хвостовым переговорю. Только и вы со своей стороны эго подопните. Он же в сущности мирянин. Воин, Суворовым воспитанный. Для него честь это табу. Нужно чтобы инициатива от вас исходила.
— Табу?
— Запрет. У островитян термин позаимствовал.
— Хороший ты человек князь. Жаль латинянин. Не хочешь в православие перейти?
— Не думал об этом.
— А ты подумай. Я над твоими словами подумаю, а ты над моими.
 Глава 14 
Событие тридцать пятое
Возле горящей свечи всегда увиваются мошки и букашки, но разве в этом виновата свеча?
Чарльз Диккенс 
Это пипец. Тут бьёшься как рыба об лёд, послов мочишь англицких и князей польских, а потом видишь вот это и понимаешь, что половину нажитого непосильным трудом, с риском для жизни, граф Николай Петрович Шереметев просто спустил в унитаз. Захотелось императору пыль в глаза пустить. Даже представить тяжело, сколько денег и труда сюда вбухано. И это для одного бала. Для четырёх часов.
Бал Государю граф Николай Петрович Шереметев давал на своей даче в Останкино. В сам дворец позвали только самых-самых именитых по особым билетам, а рядом было организовано угощение прочих гостей и желающих в доме поменьше.
Пётр Христианович в число приглашённых попал и, вместе с женой и Стешей, тронулся, едва начало солнце прятаться за горизонт. Расстояние примерно четыре версты, должны были успеть по свету добраться. Зря переживал. Света хватало. По обеим сторонам всей четырёхкилометровой дороги были вкопаны в землю столбы и к ним прибиты широкие доски сверху, что-то типа перил получилось. Только лестниц нет, обычная грунтовая дорога, хотя и прошлись крестьяне, заровняли и даже затрамбовали. Так вот на этих перилах, длиной в четыре километра, сплошь были уставлены зажжёнными плошками. Примерно через полметра одна, то есть около десяти тысяч этих горящих плошек. Но это не всё. Метрах в десяти от дороги, на расстоянии около трёх-четырёх метров один от другого, горели смоляные факелы, которые меняли крестьяне по мере прогорания. Тоже ведь несколько тысяч факелов. И мало этого показалось Шереметеву. Метров через триста примерно, одни от других, по всей дороге были поставлены высокие щиты, изображающие триумфальные ворота, к щитам прибиты полочки и на них опять зажжённые плошки и цветные фонари.
Вся дорога была забита каретами, потому двигались очень медленно, успели, за два почти часа, этим зрелищем насладиться. И ничего не закончилось, когда въехали в само село. Тут этот пироман чёртов, придумавший всю эту иллюминацию, решил совсем в священный ужас публику вогнать. Дома по обеим сторонам улицы были закрыты огромными, высотой метров в пять, щитами, к которым прибиты опять во множественном числе полочки, а на них опять горящие плошки. Ощущения что внутри стены огня передвигаешься
Дворец графа Шереметева, со стоящими рядом строениями и пристройками, а заодно и сад вокруг со всеми деревьями и кустами, тоже были удивительно иллюминированы. Площадь в саду перед окнами и одна аллея казалась огненною рекою. В разных местах били огненные фонтаны, как будто изливающие вверх расплавленное серебро. Брехт, приглядевшись только, понял, что это каким-то образом движутся, трепыхаются куски серебристой парчи, освещённые с помощью своеобразных прожекторов.
 
Зрелище было достойно открытия Олимпийских игр. Пётр Христианович, проведённый лакеем, как особый гость, на балкон дворца вместе с женой и Стешей, наблюдал, не переставая удивляться расточительности графа, встречу Государя и его семейства. В небо взвились ракеты и стали бить настоящие пушки.
Потом всех гостей провели в театр, где крепостные графа играли пьесу самого обер-прокурора Святейшего Синода графа Хвостова Дмитрия Ивановича. Комедия называлась «Легковерный» и если с чем сравнивать, то с Лопе де Вега, например, с его запутанным сюжетом. Что-то немного напоминающее «Слугу двух господ», но Константина Райкина явно не хватало. Слишком чопорный был главный герой.
Потом был ужин. Всего гостей было человек триста, столы стояли на двух этажах. Не шведской стол и не фуршет. Чинно сидели за столами, покрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями, ели серебряными ложками и вилками. Вот интересно, совпадёт потом количество выставленных ложек на столы с количеством помытых после банкета этого, или кто себе на память, о сем грандиозном действе, приберёт?
После ужина, который часа полтора длился, народ вышел проветриться на лужайку перед домом, Брехт до одного из этих огненных фонтанов прогулялся, посмотрел, что там сумрачный тевтонский гений напридумывал. Оказалось ничего экстраординарного, конструкция типа беличьего колеса, с привязанными кучками шёлка белого и парчи серебряной. Вблизи не смотрелось. Понятно, большое видится на расстоянии.
Сам бал ничем особым не отличался от предыдущего, разве на самую малость места побольше и оркестр получше. Государь с женой и матерью с середины бала уехал, а вот Константин за всех отдувался, меняя одну графиню на другую княгиню.
Пётр Христианович уже было подумал, что пора и ему откланяться, как случилось нечто, что заставило его передумать. Он как раз разрешил какому-то хлыщу потанцевать контрданс с Антуанеттой и отошёл к окну, чтобы подышать воздухом. Граф натопил от души и сотни ещё гостей напыхтели, жара и воздух спёртый. Хорошо хоть кто-то догадался окна открыть. Глянул Брехт вниз и заметил, как по дорожке, крошкой красной засыпанной, вокруг пруда пошли прогуляться две интересные персоны. На предыдущем балу их ему Константин Павлович представил, вернее наоборот. Брехта Константин подвёл к нескольким товарищам и представил. Вот эти двое были среди тех товарищей.
И сейчас они вместе прогуливаются. А товарищи-то не простые. Высокий полноватый мужчина, одетый в новомодный английский фрак из тёмно-синего сукна, был не кем иным как английским дипломатом Бенджамином Гарликом, советником английского посольства, пока исполняющего обязанности английского посланника в России. Так и ладно бы. Много тут послов и всяких прочих иностранцев. Только прогуливался он чуть не под ручку с прусским полковником Карлом Христианом Эрдманом Ле Кокком, адъютантом короля Пруссии Фридриха-Вильгельма III, который, как сообщил ему цесаревич, прибыл для ведения переговоров по вопросам морского нейтралитета.
Мысль пришла в голову мгновенно. Александр опять не принял никаких мер по полякам, а Государственный Совет тему эту замнёт и заговорит. В лучшем случае введут на территорию будущей Белоруссии пару полков и переселят желающих немного на Волгу. Это ничего не изменит, и в Наполеоновские войны десятки тысяч поляков будут на стороне Наполеона уничтожать русских. Не пойдёт так. Нужен Александру ещё один пинок. И пинок должен быть таким, чтобы нельзя уже было спустить на тормозах. И вот они, два самых подходящих, из находящихся на территории Российской империи, человека для этого «пинка», пошли в сад.