Темное дело (сборник)

— Счас! — Шишкин-Гитлер, выразительно выставив перед собой растопыренную ладонь, задумался на секунду и вдруг выпалил невнятной скороговоркой: — Поймал новый русский золотую рыбку и спрашивает, что тебе, мол, нужно, золотая рыбка?..
Возникла неловкая пауза.
— Все! — угрожающе произнес Шишкин-Гитлер. — Что же вы, бляди, не смеетесь?!.. А?.. Да я вас…
— А ну тихо! — прикрикнул на него Борис Николаевич, уже давно ожидавший от этого недоумка нечто подобное.
И быть бы тут самой настоящей драке, если бы не вмешался Антон Ильич. Он вдруг выпучил глаза и расхохотался с таким непосредственным видом, так заразительно, так по-детски непринужденно и свободно, что у Бориса Николаевича опустилась рука — правая, уже занесенная для могучего удара по ненавистной Шишкин-Гитлеровской физиономии. А сам лже-Адольф тоже, казалось, на секунду-другую пришел в себя — пелена спала с его остекленевших глаз, уголки губ примирительно опустились, злоба и ярость последних фраз куда-то исчезли, и теперь перед приятелями сидел вовсе не бесноватый фюрер, а какой-то жалкий, невольно вызывающий сочувствие смешной странный человечек, волею Божьей похожий на своего далекого призрака-предшественника.
— Молодец! — отсмеявшись, заявил Антон Ильич и даже руку пожал Шишкину-Гитлеру. — Наш человек! Ей-богу, наш, вот ни капельки не вру!..
И вдруг с этой самой минуты время понеслось вскачь с такой безумной скоростью, с таким отчаяньем, что все завертелось, закружилось в глазах опьяневшего Бориса Николаевича. Он уже не успевал фиксировать в своем одурманенном алкоголем мозгу всю логическую связь происходящего, да и не хотелось, честно говоря.
Обрывки, обрывки…
Вот их окружили двойники — с чего, почему, неужели это Шишкин-Гитлер крикнул, что здесь наливают задарма?! — все с бокалами, нахальные, улыбающиеся. Борису Николаевичу вдруг показалось, что у всех только одна цель — понравиться Антону Ильичу, этой истинной душе компании. Но почему?!..
Затем — провал.
А вот чем-то не угодил лже-Адольф, и его погнали со свистом и улюлюканьем. Впрочем, с ним такое случалось почти всегда! И помчался Шишкин-Гитлер как заяц, побежал, прикрывая портфелем свой тощий зад, потому что кто-то (так ведь это он, Борис Николаевич!) все пытался дотянуться и лягнуть хорошенько. Отбежал Шишкин-Гитлер, погрозил издали кулачком, но вдруг, позабыв про обидчиков, сам кинулся на какого-то плохо одетого молодого человека с пышной шевелюрой и круглыми бараньими глазами.
— Ты почему меня не снимаешь?! — завизжал Шишкин-Гитлер на весь зал, схватил изумленного молодого человека и затряс как куклу. — Сволочь ташкентская! Это ведь я тебя из грязи поднял! Я!! Я!!..
Молодой человек лишь покорно кивал, дергался в такт тряске, но не делал никаких попыток освободиться, от чего у его подруги все больше округлялись глаза. До тех пор, пока она вдруг не закатила молодому человеку пощечину…
И вновь — провал.
Антон Ильич уставился на полные коленки подружки Буша, подмигнул Борису Николаевичу и вновь перевел взгляд на коленки: нравятся, значит. Ильич, да если хочешь, да я тебе, как лучшему другу!.. И понесло вперед Бориса Николаевича с благородной целью — чтобы, значит, объяснить Вене, Венечке-Бушу, что захотелось Антону Ильичу, а раз ему захотелось, то как лучший друг он, Борис Николаевич, все сделает, все пройдет, все… Но не прошел Борис Николаевич, даже двух шагов не сделал, как предали его ноги, и едва он не упал. А тут… Но нет, не помнит. Провал.
Провалы, провалы…
И вдруг все стихло, все куда-то пропало, словно провалилось в преисподнюю. Тишина. Покой. Только какое-то неясное покачивание. Что это? Стоп! Разобраться. Понять.
— Тихо, тихо, — шепнул кто-то возле самого уха.
Тихонько так шепнул, но властно. Как человек, имеющий на то право. Кто это?
— Вы кто? — с трудом разлепил губы Борис Николаевич.
— Это неважно, — ответили ему откуда-то сверху, и только тут он понял, что лежит на полу, спиной вверх, без пиджака и почему-то вывернув правую руку.
Борис Николаевич сделал слабую попытку освободиться, принять нормальное положение — о, Господи, да какое же положение, на четвереньках, что ли?! — но ему не дали. И вновь — властно шепнули:
 
— Не двигаться.
Грабят, лениво подумал Борис Николаевич, ведь грабят, сволочи. Завели, наверное, в туалет, скрутили… Точно, туалет, вон писсуары… или нет, это не писсуары. Или писсуары? Никогда не видел писсуаров в таком неожиданном ракурсе. Интересно, а кто видел? Вниз головой, подпирая щекой давно немытый линолеум, рука вывернута и почти оголена…
Он хотел разозлиться, это, наверное, придало бы хоть какие-то силы, но понял, что не сможет. Все, сдох ты, Борис Николаевич, совсем сдох. Вышла из тебя силушка, как воздух из дырявого мяча. Все!
— Ох! — тяжело вздохнул Борис Николаевич.
— Тихо! — быстро сказал кто-то, а другой (знакомый голос, ведь точно знакомый голос!) добавил недовольно:
— Что же вы возитесь!
— Сейчас, сейчас… Никак найти не могу…
А может, и не грабят. Может быть, это «голубые»? Бориса Николаевича прошиб пот — но не холодный, а горячий, липкий и противный.
— За что? — тихо простонал он.
— Так надо, — ответили ему.
— Отпустите…
— Как же, — вновь раздался знакомый голос (кто же это?)
— Жди, Борис Николаевич, сейчас отпустим…
Смех. И снова какое-то непонятное шевеление, сопение, вздохи.
Ой, изнасилуют! Ей-богу, изнасилуют проклятые!..
И вдруг как обухом по темечку — вспомнил Борис Николаевич, где он слышал этот голос. Да ведь это…
— Ильич! — с трудом выдавил из себя Борис Николаевич.
Поняв, что его узнали, Антон Ильич засмеялся. Паскудно и мерзко, чувствуя полную безнаказанность.
— Узнал, — сообщил кому-то Антон Ильич. — Значит, и в самом деле очнулся… Эй! — Он грубо затормошил Бориса Николаевича. — Эй, приятель!
— Рука, — пожаловался Борис Николаевич.
— Болит?
— Больно…
— Потерпишь, — жестко сказал Антон Ильич. — Потерпит, ничего с ним не случится. Еще нас переживет, сволочь… Эй! — он вновь обратился к Борису Николаевичу. — Переживешь?
— Что? — не понял Борис Николаевич.
— Ничего. Проехали…
Борис Николаевич хотел сказать, что у него затекли ноги — кажется, на них кто-то сидел, кто-то очень тяжелый, — но не успел. Его перебили.
— Кончай возиться! — прикрикнул на сообщников Антон Ильич. — Развели тут… — он выругался, но как-то жалко, как-то совсем нестрашно.
Если бы в полутемном помещении было чуть светлее, то Борис Николаевич без труда бы узнал подсобку, которая находилась прямо за раздаточной на втором этаже «Пьерро» (к слову, надо справедливо заметить, что Борису Николаевичу даже как-то довелось в ней побыть, еще в те времена, когда «Пьерро» не был клубом, а был обычной диетической столовой, когда он, Борис Николаевич, зеленый лейтенант, первый раз в жизни захотел поскандалить по поводу непонятной субстанции, именуемой в меню фрикадельками, а на деле являющейся черт знает чем, и зашел в эту самую подсобку, но тут же выскочил как ошпаренный, увидев, как прямо среди котлов и гигантских кастрюль два молодых поваренка, спеша, ругаясь и мешая друг другу, трахали самым бессовестным образом такую же, как они, молодую кассиршу…) А если бы Борис Николаевич был немного повнимательнее на улице, то он бы — точно так же, без особого труда, — узнал бы и тех, кто сейчас возились над ним. Это были чекисты из «наружки», наружного наблюдения: молодой парень разбитного вида и человек, сидевший за рулем «жигуленка».
Вместо того, чтобы действовать четко и слаженно, как это обычно и проходило на занятиях по спецподготовке, эти двое никак не могли справиться с простейшим делом — тихо и без шума «отключить» Бориса Николаевича…
— Что же вы возитесь?! — уже теряя терпение, воскликнул Антон Ильич.
— Сейчас, сейчас…
И когда это торопливое «сейчас, сейчас…» было произнесено уже, казалось, в сотый раз, вдруг все получилось — и игла нашлась, и шприц подошел, и «точка» совпала…