1000 не одна ночь

— Какой из тебя мужик если тебя даже шлюхи не слушаются и не боятся твои люди? Лгут при тебе и не краснеют. Сделаем для Адаса еще одну шлюху. Я слышал он и мальчиков берет. Рефат, куууус оммак*1, ялла*2, отрежь этому псу, который посмел мне лгать, яйца и член. Они ему не нужны.

— Нееет…ты же не серьезно? Аднан. Неет….нееееет. Не трогай моих людей. Слон не в себе. Перегрелся на вашем солнце. Он найдет и приведет белобрысую.

— Имей достоинство и смелость наказывать своих людей за провинности. Иначе я накажу вместо них тебя. Хочешь можешь выбирать — твои яйца или его.

Послышалась какая-то возня снаружи.

— Ясно. Водка у тебя есть? Не будет орать, как баба твой Слон мы ему дырку прижжём и заживет, как на собаке.

— Аднан! Нет! Слон найдет ее. Приведет к тебе. Пошутили и хватит.

— Я похож на шутника?

— Аааа-аааа, Пашка! Скажи им. Я не при чем здесь! Что за херняяя. Пашкааааааа.

— Заткнись!

И добавил на арабском.

— Сними с этой русской, наглой свиньи штаны и оскопи его. Падаль. Смотрит в глаза и лжет мне. Думает он мне равный! Халас!*3 с меня достаточно этих тварей на моей земле. Прихвостней Адаса.

— Да, мой Господин!

Крики раздавались все сильнее. Я не видела, что там происходит и мне казалось, что я сойду с ума от этих воплей и от понимания, что собрались сделать с главарем бедуины. Не знаю, как я вышла туда сама. Я вообще смутно понимала, что делаю и что надо делать. Мне просто было невыносимо слышать крики ужаса или боли. Я сходила от них с ума…тем более я знала, что все это из-за меня. Мне было жаль Слона. Он хотел меня спасти…

Меня никто не заметил, так же, как и не заметили, когда я сбежала обратно в здание. От увиденной картины я начала задыхаться — Слона привязали к столбу и раздели наголо. Один из шакалов Кадира кружил вокруг него, как коршун, поигрывая косым кинжалом и каждый раз, когда делал выпад в его сторону тот истошно кричал от ужаса.

— Не надо. Это я виновата… я спряталась.

Мой голос прозвучал как писк котенка в этой вакханалии громких голосов и мычания несчастного у столба. Но меня услышали. Более того воцарилась гробовая тишина. Это потом я узнаю, что права не имела не смотреть на Кадира, ни разговаривать, не спросив разрешения. Араб медленно повернулся ко мне. Или мне показалось, что он сделал это медленно. Его лицо больше не закрывал платок, и я задержала дыхание, когда посмотрела в его темное лицо настолько загорелое, что кожа отливала бронзой. Никогда раньше я не видела никого похожего на него. Ровный нос, правильные идеальные черты лица, словно высеченные из коричневого камня полные губы. И глаза, поблескивающие в наступающих сумерках зеленоватыми молниями. Страшные, злые глаза на красивом лице. Мне вдруг показалось, что за наглость меня убьют прямо сейчас. Я такая маленькая против него. Такая крошечная, что кажется он может лишь одним движением пальцев свернуть мне шею, а потом просто пройтись по мне своими пыльными сапогами, дробя мои кости.

Все молчали и смотрели на нас. Я все еще боялась выдохнуть, как парализованная смотрела в лицо бедуинского главаря и не могла опустить взгляд. Понимала, что надо… и не могла. Он вдруг протянул руку и тронул мои волосы. Потер между пальцами и посмотрел на них. Потом сказал на арабском одному из своих.

— Они настоящие, Рефат. Я думал это краска.

Он продолжал смотреть мне в глаза и трогать волосы, тянуть вниз и наматывать на темные сильные пальцы. Мне хотелось дернуть головой, оттолкнуть его руку, но я не могла даже пошевелиться.

Я увидела краем глаза как главарь поднялся на четвереньки и встал на ноги. Он сделал шаг в сторону араба, но его сбили с ног и тогда он пополз к нему, протягивая руки.

— Вот видишь? Это она сука. Сбежала шалава такая неблагодарная. Накажи ее, Кадир. Отдай своим людям. Я дарю ее тебе. Можешь ее убить, если хочешь. Она у меня самая ценная из всех смотри волосы какие у нее, а глаза? Она на рынке б стоила целое состояние. Только людей моих из-за нее не трогай.

Кадир расхохотался снова, и я вздрогнула теперь уже не только от того как ужасающе звучал его смех, а от того как он красив и в то же время какой первобытный страх внушает одним своим взглядом. Самая жуткая красота из всего что я видела в своей жизни. Смертельная, ядовитая. И этот черный цвет, только подчеркивающий неестественную зелень его глаз.

— Я бы и сам взял твой подарок…но ты мне угодил. Обычно мне всё продают, обменивают, дают взятку. А вот подарки мне делают довольно редко. Я принимаю твой дар. В обмен на это я не трону остальных шлюх и позволю вам проехать через мои территории. Но твой воин лишится своего достоинства, как я и решил. Я своих приговоров не отменяю.

И зычно добавил.

— Ялла, Рефат!

Раздался оглушительный вой и я, закрыв уши руками, задрожала всем телом, по щекам покатились слезы. Но вопли и скулеж я продолжала слышать даже сквозь шум в ушах.

— По нашим обычаям оскопленного закапывают в землю. На обратной дороге, если койоты не обглодают его голову, заберете его с собой.

Его люди засуетились, вскакивая на лошадей я слышала стоны Слона, тихий плач девушек. Я еще не понимала, что именно только что произошло. Не осознавала, что в этот момент моя жизнь целиком изменилась и уже никогда не станет прежней. Меня больше нет. И шанса вернуться домой у меня тоже больше нет.

Только что меня просто отдали бедуинскому главарю. Как вещь. Так легко, словно я никогда раньше не была человеком. Я так и стояла с закрытыми ушами и зажмурившись пока вдруг не почувствовала, как меня подхватили за шкирку и не перекинули поперек седла.

Нет, я больше не испытывала ужас… я впала в состояние шока.

У меня отнимались ноги и руки и казалось я вся превратилась в сплошной синяк. Каждую кость разламывало на куски, и кожа где она соприкасалась с седлом растерлась даже через материю платья. От холода и боли я стонала, но меня никто не слышал. Арабы громко перекрикивались и топот лошадей заглушал для меня другие звуки. Я не знала куда меня везут и зачем. Да, я имела представление кто такие бедуины, но даже подумать не могла, что они такие жуткие. От той жесткости с которой они изувечили Слона у меня до сих пор все выворачивалось наизнанку. Я думала это мирный народ, который сопровождает туристов, поит их чаем и катает на верблюдах. Но не этих зверей в черной одежде и глазами маньяков-психопатов.

Боже, что они со мной сделают? Неужели меня изнасилуют и убьют, а потом бросят в песках? Невыносимо хотелось пить, жажда сводила с ума и заставляла пытаться облизать совершенно сухие губы. Мне казалось, что, если я еще немного провишу вот так я не выдержу и умру. И я всеми фибрами своей души ненавидела руку, которая меня цепко держала за шкирку и давила к шее коня.

Словно в ответ на мои мысли мы остановились. Но облегчения это не принесло. Я лишь тихо заскулила от боли в ребрах и во всем теле.

— Делаем привал. Пыльная буря начнется через час.

— Мы бы успели доскакать до Тургада и там встретить закат.

Голос того, кто истязал слона я бы узнала из тысячи так же, как и голос того, кому меня подарили.

— Она не выдержит.


— Кто?

— Моя вещь.

— Не выдержит значит такова воля Аллаха, брат. Но терять время…

— Я не помню, чтоб интересовался твоим мнением, Рефат. Я отдал приказ сделать привал. С каких пор мы обсуждаем мои приказы?

— Ты это серьезно? На хрен она тебе сдалась? В любой деревне найдется с десяток умопомрачительных шармут*4, готовых ублажить тебя самыми мыслимыми и немыслимыми способами. Это обуза в дороге. Проклятый русский ублюдок специально отдал ее тебе. По сравнению с остальными она какая-то немощная.

— Я еще раз спрашиваю, мой дорогой Рефат — я интересовался твоим мнением о своей вещи? Я просил тебя ее похвалить или раскритиковать? Или ты заделался свахой и выбираешь мне женщин? Отдай приказ разжигать костры и ставить палатки. Ночевать будем здесь в Тургад поедем утром.

Превозмогая боль, я пыталась правильно понять, о чем они говорят…но разбиралась не сразу потому что тело ныло настолько нестерпимо, что казалось я уже полуживая. Бедуин соскочил с седла и стащил меня, как какой-то мешок подняв за одежду и швырнув на песок. Я на ногах не удержалась и тут же рухнула на четвереньки, стараясь не выть от боли и попытаться встать. Стоять перед ублюдком на коленях мне не хотелось. Но занемевшие ноги меня не слушались, и я падала обратно в песок, а они хохотали Кадир и этот его прихвостень.

— Извивается, как червяк. У меня б на нее не встал.

— Если у тебя когда-нибудь встанет на мою вещь я закопаю тебя как ту русскую свинью в пустыне с отрезанным членом в зубах.

Кадир продолжил смеяться, а вот его товарищ перестал. Он крикнул другим бедуинам разбивать лагерь.

— Эй…эй ты!

Я замерла и, задрав голову, посмотрела на возвышающегося надо мной бедуина. Он протягивал мне руку, чтобы помочь подняться. Но я не хотела к нему прикасаться. Не хотела никакой помощи, чтобы потом эти же руки резали меня на части? Я бы скорее дотронулась до паука или скорпиона, чем до него. Я все же встала сама, упрямо глядя ему в глаза, которые сузились, и улыбка пропала с очень полных чувственных губ. Он вдруг сделал резкий выпад рукой и стиснул мою шею ладонью.

— Ты будешь жрать с моих рук и облизывать мои пальцы, а потом целовать мне ноги, чтоб получить добавки.

— Никогда.

Рот скривился в усмешке от которой у меня по коже поползли мурашки ужаса.

— Слово «никогда» здесь говорю только я. А ты можешь повторять лишь две последние буквы в конце него. Запомни — ты вещь. Моя. Если я решу, что ты мне не нужна — я тебя убью. И это лучшее что может с тобой произойти, если ты меня разозлишь.

Его слова могли показаться пафосной шуткой или цитатой какого-то фильма, но в эту секунду его низкий голос звучал более чем реально особенно в сочетании с сухим блеском очень светлых глаз, которые казались нарисованными на темном лице каким-то гениальным или дьявольским художником.

Вернулся Рефат с лепешкой и куском вяленого мяса, надетого на палку.

— Слишком много чести вещи солдатское мясо давать. И лепешки хватило бы.

Кадир ничего не ответил только глянул исподлобья так, что даже у меня душа ушла в пятки. Он повернулся ко мне и швырнул мне под ноги лепешку и мясо. Прямо в песок. И я знала за что — за то, что не взялась за его протянутую руку. Унизила. Теперь он растопчет меня при малейшем удобном случае.

— Ешь. В следующий раз кормить буду утром.

Несколько секунд в которые мне хотелось, чтоб разверзлось небо и его поразила молния, разрезала пополам, раздробила на куски. Но этого, естественно, не случилось, а есть хотелось до такой степени, что в животе урчало и сводило судорогой.

— Я не животное…я не буду есть с земли.

Он пожал плечами и швырнул мне флягу с водой. Ее я поймала на лету и сделала несколько жадных глотков. Сразу стало намного легче, но в пустом желудке вода вызвала болезненное и голодное посасывание с урчанием. Вэто секунду я еще не успела проглотить воду, он выбил у меня флягу и сдавил мое лицо пятерней с такой силой, что я захлебнулась и закашлялась, но он не давал даже отдышаться.

— А теперь слушай меня внимательно, маленькая русская шармута. Мои приказы не обсуждаются, мои слова и есть истина в первой инстанции, они закон для тебя с этой секунды и до последнего твоего вздоха, разумеется, только я решу, когда он наступит. Ты поняла меня?

Я быстро кивала. Не открывая крепко закрытых глаз и чувствуя, как от боли на глаза навернулись слезы. Еще одно движение и у меня треснет челюсть.

— Я спрашиваю поняла?

— Да, — едва шевеля губами.

— Да, Мой Хозяин! Повторяй!

Все внутри воспротивилось до такой степени, что меня затошнило. И я отрицательно качнула головой пальцы сжались сильнее и слезы уже покатились по щекам.

— Я могу заставить сказать это слово по-другому. Тебе не понравится. Говори!

— Нет!

И выплюнула воду ему в лицо. Удар по щеке наотмашь, и я чуть не упала, а он удержал за шиворот.

— Я свободный человек. Меня выкрали. Меня притащили сюда насильно. Мама с папой ищут меня. Я не такая… я нянечкой шла работать, а меня…меня обманули!

— Какая мне разница как ты сюда попала? Если ты здесь по ошибке — значит ты просто идиотка, а если по своей воле, то шлюха. А мне нет разницы что ты. Ты понимаешь? Что, а не кто? Теперь твои папа и мама — я и Всевышний. Только мы решаем, как ты будешь жить дальше и будешь ли.

Ему было наплевать. Я видела в изумрудных льдинах полнейшее презрительное равнодушие. Ни одно мое слово его не тронуло. От этого льда можно было замерзнуть, и я даже почувствовала, как покрываюсь изнутри инеем. Как он меня замораживает.

— У тебя нет имени, нет прошлого и нет будущего. У тебя нет ничего, кроме настоящего, в котором только я решаю будешь ты есть, пить, дышать или нет. Захочу я тебя раздеру на куски, захочу оттрахаю во все твои дырки, захочу отдам своим солдатам, а может просто отрежу тебе голову и повезу, как трофей в свою деревню, чтоб из твоих волос сплели веревки или сделали украшения. Ты понимаешь насколько ты никто?

Нет, я не понимала… я ничего не хотела понимать, мне стало опять до дикости страшно. Все что он говорил звучало, как кошмар наяву. Ведь сейчас такого уже не случается с людьми, их ведь нельзя вот так…А дальше произошло то, чего я не могла себе представить даже в самой жуткой фантазии мне на шею накинули веревку и потянули за собой как на поводке. Я не могла сопротивляться, я могла только впиваться в нее сломанными ногтями, чтоб она меня не задушила пока монстр, идущий впереди меня и дергающий «за поводок» не затянул меня в палатку и не швырнул на матрас. Конец веревки он обвязал вокруг одного из деревянных кольев, удерживающих палатку. Как суку посадил на привязь.