1000 не одна ночь

Опустил на меня взгляд и зарылся обеими руками мне в волосы, привлекая к себе.

— Я говорил о лжи, Альшита и о том, как иногда легко нарисовать ее для кого-то. Только однажды рано или поздно мираж обязательно исчезает.

— А если рисовать правду?

— Ты все еще веришь в правду?

— А ты нет?

— Я давно не знаю во что мне верить…очень давно. Но иногда я прихожу сюда, чтобы посмотреть на все великолепие лжи и увидеть, как быстро она тает в сгущающейся реальности.

А потом вдруг резко схватил меня за волосы сзади и дернул к себе.

— Не рисуй мне миражи, Альшита. Никогда! Поняла? Называй меня господином.

Я его поняла, но соглашаться с ним не торопилась. Перехватила его руки и стиснула сильные запястья.

— Я все же предпочла бы называть тебя любимым.

Взгляд тут же сильно потемнел и в нем заплясали черные смерчи.

— А что тебе мешает меня так называть? Ты ведь сама принимаешь решения…

Рывком поднял меня вверх и развернул к себе в седле, а у меня дух захватило, и я невольно зажмурилась, когда оказалась с ним лицом к лицу, обхватывая его торс ногами. В этот момент послышались крики со стороны деревни и Аднан резко вскинул голову, разворачивая коня и вглядываясь вниз. Несколько всадников тянули за собой на веревке пленных. Жители деревни бросали в них камни и громко кричали, окружив плотным кругом.

— Кус ом оммак!

Прижал меня к себе сильно рукой и помчался вниз…А я невольно обхватила руками его тело, прижимаясь грудью к его груди. Чувствуя, как быстро бьется его сердце и…и все еще слыша его слова, которые на повторе звучали у меня в голове.

Едва мы въехали в деревню, жители расступились, и я увидела нескольких мужчин связанных грязными веревками и оглядывающихся в панике по сторонам, едва завидев Аднана они упали на колени. А один из них вдруг громко заорал:

— Это же шлюха Асада! Там с ибн Кадиром…сучка Асадовская…На него работает. Пощади, Аднан, я все тебе расскажу. Пощадиииии…а ее…. Змея она подколодная. Подослали ее к тебе! Я сам…сам глазами своими видел.

Я в ужасе оборачивалась по сторонам, чтобы увидеть на кого тычет пальцем этот безумный с вращающимися глазами…а он, он указывал прямо на меня.





ГЛАВА 22




Я не могла сказать ни слова, все слова застряли где-то в горле, и я просто смотрела расширенными от ужаса глазами на человека, которого видела впервые в своей жизни… и который говорил обо мне такое, что я начала задыхаться от каждого оскорбления, как от удара по ребрам ногой в тяжелом ботинке. Я перевела взгляд на Аднана и увидела, как даже через темную кожу проступила смертельная бледность на его лице. Его глаза расширились и в них сверкала не просто ярость, а адское бешенство. Он выхватил хлыст и спрыгнул с коня, взмах со свистом, рассекающим воздух и бедуин с черной густой бородой закрыл лицо руками, сквозь пальцы засочилась кровь.

— Ты! Гадкая лживая псина! Я тебе язык вырву голыми руками! Ты как посмел, мразь, сказать такое? Ты за каждое слово будешь кровью харкать!

Удар ноги под ребра и тот согнулся пополам, не прекращая скулить:

— Не лживая…не лживаяяяя, — захлебываясь слезами и отползая назад. Хлыст опускается снова уже ему на голову и на спину, и снова на лицо.

— Убью падаль! Убью за ложь! Шкуру сдеру!

— Не лгу! Аллахом клянусь! Не лгу я! Мы за ней пришли сюда…Асад послал нас…фото дал. Клянусь…я клянусь, о, мой господин, пощади.

— Я тебе не господин! Трусливый пес твой господин. Пес, который тебя сюда подослал!

— Пощадиии! Я правду говорю!

Не успел договорить, ударом ноги Аднан опрокинул его на спину, а я увидела, как вылетели несколько зубов и кровь полилась на песок. Впервые меня не трогала чья-то боль… я застыла, с трудом делая вдох за вдохом и чувствуя приближение какой-то чудовищной катастрофы. Оно наваливалось каменной глыбой сверху и начинало давить меня вниз…И в ушах нарастал шум. Дышать становилось все тяжелее.

— Какое фото? Где оно? Я тебя разрежу на куски за эту ложь!

Араб стоял на коленях и трясся всем телом под ним даже расползлась лужа, но никто не обратил на это внимание, все затихли. И мне вдруг показалось, что они, словно шакалы, выжидают, когда на меня обрушится нечто невообразимо ужасное.

Чернобородый бедуин сунул дрожащую руку за пазуху и вытащил две фотографии, протянул их Аднану. С этой секунды я больше не дышала. Конечно, я была уверена, что на них меня быть не может. Я никогда не видела и не знала Асада. Только слышала о нем. Сейчас Аднан убьет этого сумасшедшего араба и … и я снова увижу, как он смотрит на меня взглядом испепеляющим страстью. А я смогу впервые назвать его любимым. Но вместо этого я увидела, как долго он изучает фото, как меняет их местами, и я сама ощущаю, как волнение перерастает в панический ужас. Неконтролируемо сильный, накатывающий огромной волной и накрывающей с головой. Слишком долго…неужели там изображена кто-то, кто напоминает меня саму? Настолько похожая, что ибн Кадир так долго не может отвести оттуда взгляд?

К Аднану склонился Рифат, рассматривая вместе с ним снимки и, резко вскинув голову, посмотрел на меня, а я втянула воздух и ощутила, как закололо под ребрами — взгляд помощника Аднана ударил по нервам с такой же силой, как хлыст ударил Чернобородого и я судорожно выдохнула, когда увидела как ибн Кадир засовывает фото уже к себе за пазуху и кивает на бедуина. Он молчит и едва тот открывает рот, чтобы что-то сказать получает еще один удар в лицо уже от Рифата. Люди Аднана утащили потерявшего сознание бедуина куда-то за хижины.

Наверное, за то, что на фото была не я. Он ведь увидел и разозлился. Конечно все именно так. И сейчас вскочит обратно в седло, и мы помчимся обратно смотреть на миражи. Все будет хорошо. Я не должна бояться. Мне ведь нечего….я ни в чем не виновата.

Но вместо этого Аднан что-то тихо сказал Рифату и медленно повернулся ко мне…большей ненависти я еще никогда в своей жизни не встречала. Ни разу на меня не смотрели с такой обжигающей ледяной яростью. Словно острые и тонкие лезвия плавно вошли под кожу, рассекая ее порезами, заставляя кровоточить изнутри.


Казалось, я вдруг превратилась в отвратительную жабу или в крысу, переносящую страшные болезни, которая вызывает гадливость и презрение. Особенно больно было от того, что всего лишь несколько минут назад эти же глаза смотрели на меня как на самую красивую и желанную женщину во Вселенной. Смотрели так… что мне кажется я была готова забыть обо всем на свете и даже перестать желать вернуться домой.

Страшный взгляд. Долго. Прямо в глаза. Молчит и никто не осмеливается нарушить эту тишину. Они ждут его слов, его решений. А я не жду… я жду, что он подойдет ко мне и снимет с седла. Там не могла быть я. Не могла! Я ни с кем не фотографировалась. Никогда! Он ведь должен был это видеть! Это какой-то кошмар. На самом деле такого не может случиться со мной.

— Посадить в яму, на привязь, как больное животное. Не кормить. Воды не давать. Охранять!

Отвернулся и пошел в сторону хижин, а я открыла рот, чтобы закричать и не смогла. Меня тут же содрали с седла, буквально выбили из него так, что я упала ничком в песок и тут же за волосы подняли на ноги. А я смотрела на удаляющуюся спину Аднана, пока с неизвестно откуда взявшимися чудовищными силами, не оттолкнула от себя двух бедуинов и не побежала за ним следом. Это была моя последняя надежда…Надежда, что он меня выслушает. Что он мне поверит. Пусть внимательно посмотрит на фото. Это какая-то программа. Кто-то сделал так специально.

— Аднааааан! — закричала что есть силы. Он даже не вздрогнул и не обернулся медленно, и спокойно шел в направлении домов, только постоянно бил себя хлыстом по ноге. Одно и то же нервное движение, которое сводило с ума и меня саму.

Я почти добежала…почти догнала его, я даже успела вцепиться в джалабею и громко заорать:

— Меня не могло там быть! Я его не знаю! Не знаюююю! Это ложь…меня не могло там быть. Аднааан! Посмотри внимательно!

А он вдруг остановился и когда развернулся меня оглушило от удара, в глазах потемнело, и я рухнула на колени, меня тут же подхватили под руки, удерживая и не давая сдвинуться с места.

— Лживая, паскудная шлюха! Каждое твое слово было ядовитой вонючей ложью, каждый взгляд отработанная игра! Тебе почти удалось! Почти! Не могло быть, говоришь?

Схватил меня за волосы с такой силой, что я от боли дернулась всем телом, во рту уже давно появился привкус собственной крови и скула саднила от удара, а я чувствовала, как что-то теплое сочиться из носа и стекает по подбородку. Аднан ткнул мне в лицо фото, буквально впечатал меня в нее лицом, а потом оттянул мою голову назад за волосы.

— Смотри, тварь, это не ты? Скажи еще раз, что это не ты!

А у меня от слез и головной боли все перед глазами расплывается…но я все же всмотрелась в фото с разводами моей собственной крови, и тошнота подкатила к горлу с такой силой, что я глухо застонала — на фото были я и Аббас в его машине, как раз, когда сделал мне укол в шею. Я смотрю со снимка задурманеным взглядом, а он сжимает руками мою грудь и облизывает мою шею….на фото кажется, что я получаю от этого невероятное удовольствие. И я больше не могу думать, не могу сказать ни слова…я понимаю, что это конец. Мне никто не поверит. Это действительно я…только человек на фото. Это ведь не Асад. Это не может быть он!

— Узнала, да? Вижу, что узнала!

Еще один удар уже по другой щеке, и я подняла на него глаза полные слез и мольбы.

— Меня выкрали…это не так. Все не…так это не Асад…это Аббас. Он…он девушек отвозит и фотографирует. Это Аббас. Ты слышишь? Прошу тебя, проверь Это же Аббас.

Но меня не только не слышали на меня продолжали смотреть, как на последнюю мразь. И от этого взгляда меня саму начинало трясти, как в жесточайшем приступе лихорадки. Как же быстро мужской взгляд может вознести на пьедестал и так же быстро столкнуть с него прямо в грязь. И я захлебывалась в этой грязи и тянула руки к тому, кто продолжал топить меня под вязкой жидкостью из-за чьих-то козней. Только кто мог ненавидеть меня столь сильно? У меня ведь даже врагов не было никогда тем более здесь, когда я бесправная рабыня.

— Заткнись! Каждое твое слово омерзительно!.. — прорычал мне в лицо по-русски и я зажмурилась, — Мираж был не только недолгим он оказался самым отвратительным из всех, что мне доводилось когда-либо видеть. Изощренная, ядовитая змея. Смертельно опасная дрянь, которой я поверил! Завтра утром тебя казнят, Нас-тя! Забьют камнями, как последнюю конченую шлюху. Какой ты и являешься! Твое тело отвезут к Адасу по кускам. Он хотел получить свою любовницу обратно — он получит, — и добавил по-арабски, — Увести эту суку!

— Аднаааан! Я не была его любовницей…Аднан. Я не знаю никакого Адаса! Пожалуйста! Я умоляю тебя! Поверь мне! Я не знаююю его! Не знаюююю!

От отчаяния я сжимала пальцы и ногти больно впивались мне в кожу. Все. Он больше на меня не смотрел. А я… я даже не знала, что мне теперь делать. От ужаса меня беспощадно тошнило. Почувствовала болезненный удар в спину и поняла, что в меня кинули комья песка. Потом еще и еще. Нет, это не было больно, но меня все равно вскидывало от каждого такого удара. Словно это были те самые камни, которые мне пообещал Аднан и они ранили саму душу, не только тело. Я обернулась туда, откуда летел песок. Это были бедуинские женщины. Они сбились в кучу, Среди них я увидела и совсем молоденьких девушек, а так же Амину. Она не бросала в меня песок, а смотрела глазами наполненными слезами.

А Гульшат дернула ее за плечо и сунула ей в руку комок. Девочка отшвырнула его с сторону и получила от старухи пощечину.

Тетка Амины сделала шаг вперед и схватив еще один комок швырнула мне прямо в лицо. Песок засыпал глаза и попал в рану на губе, заскрипел во рту битым стеклом.

— Грязная шармута! Из-за тебя погибли наши мужья и сыновья! Шлюха Асада! Смерть вонючей шлюхе! Я разобью тебе голову завтра. Я буду той, кто убьет тебя! Слышишь, тварь? Завтра я размозжу тебе череп!

— Уймись, Гульшат! Приговор еще не оглашен. Давай. Пошла отсюда и куриц своих уводи. Раскудахтались здесь. Делом займитесь. Вам работу найти?

Голос Рифата заставил женщину замолчать, он кивнул бедуинам, которые держали меня под руки.

— Что стали? Ждете самосуда? Вам что приказали? Отведите в яму и охраняйте. Чтоб волоска с головы не упало пока сам господин не прикажет. Ясно?

А сам протянул платок и сунул мне в руку. Черные глаза ничего не выражали и смотрели на меня как обычно…но я почему-то почувствовала исходящее от его слов тепло.

— Еще все может измениться. Не теряй надежды. Иногда он милостив. Может останешься в живых…если и правда не виновата.

Но я точно знала, что ко мне Аднан ибн Кадир милостив не будет. Я видела его взгляд. В этом взгляде не осталось ничего человеческого. Завтра утром меня казнят. Я в этом даже не сомневалась. Красивых сказок в жизни не бывает и глупых золушек обычно находят либо в сточной канаве, либо под слоем песка с разбитой головой…если меня вообще когда-нибудь здесь найдут.

Я лежала на каком-то куске картона, который бросили, видимо, уже давно на дно ямы. Здесь воняло сыростью и гнилью. А сама разодранная коробка еще хранила на себе темные пятна, и я с ужасом понимала, что это такое. Здесь держали до меня других приговорённых к смерти, возможно, жестоко избитых. От страха и паники меня бросало то в жар, то в холод. Сильно болела ушибленная скула и разбитая губа. Но я не чувствовала этой боли, точнее она меня не беспокоила, внутри болело намного сильнее. Словно я вдруг воспарила, взмыла к самым вершинам, коснулась кончиками пальцев золотистых нитей-лучей самого солнца, а потом вдруг упала вниз и, свернув шею, обездвиженная, с выпирающими через разодранную кожу, костями смотрю на солнце и понимаю, что нельзя было к нему лететь и тянуть руки. Я слишком никто, чтобы вдруг решить, что могу что-то значить для самого царя долины смерти.

Я обхватила колени руками и смотрела вверх на клочок неба, который мне было видно из ямы. На множество звезд, рассыпанных по черному небосводу, как драгоценные камни по шелку. Почему-то захотелось молиться, но я забыла все молитвы. В голове звучала только колыбельная, которую я пела сестре и которую пела мне в детстве моя мама. Вот я и не увижу тебя, мамочка. Так глупо все, так бессмысленно. Прости, что причинила тебе столько боли своим исчезновением, прости, что заставила плакать и страдать и отец пусть меня простит. Я надеюсь ему не стало хуже после того как я не вернулась. Я бы отдала все на свете, чтобы поговорить с вами хотя бы еще один раз.

Я, наверное, плакала, но сама этого не понимала, чувствовала только, что лицо все мокрое и глаза печет словно в них соль насыпали. Ночью прохлада не наступила и воздух по-прежнему оставался горячим, раскаленным, как кипяток и мне ужасно хотелось пить. Казалось язык от жажды распух, во рту стойко сохранился привкус крови. Снаружи доносились голоса и запах жареного мяса. Жизнь продолжается даже после того, как кого-то приговорили к ужасной смерти.

У меня от голода все свело в желудке и болезненно урчало. Последний раз я ела накануне вечером с Икрамом. Утром было не до этого, а потом свой обед я отдала Амине.

— Альшита!

Чей-то шепот заставил меня встрепенуться и поднять голову вверх. Я невольно улыбнулась сквозь слезы, когда увидела лицо Амины. Она как будто почувствовала, что я подумала о ней. Светлый лучик в беспросветном мраке этого ада.

— Лови.

Девочка швырнула в яму флягу и сверток.

— Молись, Аллах добрый, он поможет тебе.

Вряд ли…ведь он не помог ни ее сестре, ни ее несчастной матери, ни самой Амине не поможет. Но девочке я этого не сказала. Я кивнула и прошептала «спасибо», говорить с рассеченной губой оказалось невероятно больно.