1000 не одна ложь

— Ты пожалеешь о том, что унизил меня, — прошипела Фатима.

— Смотри, чтоб не пришлось пожалеть тебя. — прорычал так же тихо Аднан.

Их взгляды скрестились и долго не отпускали друг друга, пока Фатима не отвела свой. Это была его победа, она не выдержала, а я ощутила триумф. Он трепыхнулся глубоко в душе. Очень легко задел ее изодранным крылышком. Тех самых бабочек, которых он всех исколол ржавыми гвоздями своей ненависти. Оказывается, некоторые из них еще были живы. Аднан заступился за меня… пришел за мной к этой ведьме.

"Пришел, потому что обещал. Это ничего не значит. Вряд ли для тебя что-то изменится" процедил внутренний голос, и триумф куда-то испарился, остался лишь легкий осадок.

Мы вышли в коридор, он впереди, а я шла за ним, ощущая, как все эти змеи смотрят мне в спину. Когда двери закрылись, Аднан схватил меня за руку и потащил за собой, а я не сдержалась и вскрикнула от боли. Он тут же остановился, схватил мою руку и поднес к глазам. Его черты тут же заострились, а челюсти сильно сжались, так, что на них заиграли желваки.

— Что это?

— От мыла и воды, — тихо сказала я, отчего-то замерев, ощущая, какие горячие у него пальцы и как осторожно он держит мою руку, рассматривая раны.

— Зарема. Кос омммак. Стерва.

Приблизился ко мне, продолжая держать мою руку за запястье.

— Почему мне не рассказала?

— Тебе разве было дело до меня? Я ведь никто.

Это прозвучало не дерзко, а как-то жалко. А мне хотелось орать, бить его в грудь кулаками и хрипеть о том, что я так больше не могу, о том, что я устала от его ненависти и лжи, в которую меня окунули. Я больше не выдержу наказаний.

— Да. Никто. — его лицо исказилось, как от боли, и он провел пальцами по моей щеке, по подбородку, по губам. — Но мне есть дело до тебя. Дьявол свидетель, как бы я не хотел, чтобы мне было до тебя дело.

К нам приблизилась Бахиджа, и Аднан опустил руку, повернулся к ней.

— Позаботься о ее руках и о том, чтобы отныне она прислуживала только в покоях Джамаля. Никакой кухни, никакой тяжелой работы. Ты отвечаешь за нее передо мной… и спасибо, что предупредила.

Развернулся и пошел прочь по узкому коридору, а у меня жгло кожу там, где он так нежно гладил ее пальцами. Первая нежность за все это время. И оказывается, от нее намного больнее, чем от его жестокости.

Бахиджа выдохнула.

— Ну вот. Я же сказала, все хорошо будет.

Усмехнулась сама себе.

— Немилость и милость сильных мира сего так же шатки и изменчивы, как погода в Долине смерти. Идем, Альшита, обработаем твои раны.





* * *


— Почему ты сделала это для меня? Почему?

— Что сделала?

Пока она смазывала мои раны жирной белой мазью, я впервые ощущала какое-то спокойствие внутри. Усталость и спокойствие.

— Ты сообщила Аднану, да?

— Конечно, я. — подняла на меня глаза такого странного и грязного цвета, — потому что потом здесь начнется апокалипсис. Я помню прошлый раз.

— Ты ведь знала, что я уже не его наложница.

— А ты и не была его наложницей.

— Да… верно. Только рабыней.

— И рабыней не была, — наложила повязку на одну руку и взялась за другую, — ты нечто совсеееем иное. Они все это понимают и ненавидят тебя. И я поняла. Провинившихся рабынь, к которым потерян всякий интерес, либо жестоко казнят, либо превращают их жизнь в ад, а не таскают повсюду за собой.

Подняла голову и посмотрела мне в лицо:

— Ты очень похожа на его мать. Напоминаешь мне ее. Я долго прислуживала ей. До самой гибели.

— Что с ней случилось?

— Она сгорела. Кто-то поджег ее дом, и бедняжка изжарилась в нем живьем. Он был маленьким. Я с ним нянчилась, пока его не отправили к Абдулле. Он плакал о матери каждую ночь. И я плакала. Хорошая она была. Светлая, добрая, справедливая. Никому зла не причинила. Но самое страшное зло, исходящее от нее, — это красота и безумная любовь Кадира. Ты так на нее похожа. Такой же светлый цветок в этом прибежище мрака.

Положила мою руку мне на колено.


— Вот и все. Завтра намажешь утром и вечером. Повязки надо снимать, чтоб кожа дышала. Скоро пройдет.

— Спасибооо, — сказала я, чувствуя какой-то стыд за то, что вначале посчитала ее такой же дрянью, как и другие.

— Не знаю, что ты натворила… но рано или поздно он не выдержит и не сможет тебя наказывать. Простит. Я это вижу. Я его хорошо знаю. У него доброе сердце, просто оно заковано в такую броню, через которую не пробиться никому… Никому, кроме тебя. И это время придет.

В эту ночь я спокойно уснула, впервые настолько быстро, что даже не успела сойти с ума от мыслей, которые лезли мне в голову, и от голоса Бахиджи, которая говорила мне то, что я так жаждала услышать. Успела только подумать о Бусе и Амине. Представить, как сейчас они спят в своих кроватках… без меня, и сомкнуть тяжелые веки.

Я проснулась от дикого крика. Такого громкого и страшного, что я в ужасе вскочила на постели и выбежала в коридор. Кричали где-то снизу. Даже не кричали — хрипло и надрывно орали. Женским голосом, но искаженным до неузнаваемости. Со всех сторон слышался топот ног.

— О, Аллах. Алллах.

— Какой ужас… что это? Что этооооо?

Я спустилась вниз по ступеням и отшатнулась к стене, когда увидела лежащую на полу Зарему. Она корчилась и извивалась, хрипела, сжимая горло обеими руками. Нижняя часть ее лица превратилась в черное месиво, облезло струпьями.

— Кислота, — послышался чей-то голос. — Кто-то развел в ее напитке кислоту, и она это выпила.

— Надо звать врача.

— Поздно. Она мертва.

— Кто это сделал? Кто сотворил этот ужас? Какая дикая жестокость.

— Это же она.

Все подняли головы и посмотрели на меня, а я так и стояла, прижавшись спиной к стене, сцепив на груди забинтованные руки.

*1 — высказывание Омара Хайяма (прим. автора)





ГЛАВА 19




Я еще не успела испугаться, смотрела на тело Заремы и меня трясло, как в лихорадке. Такой жуткой смерти не пожелаешь никому, даже врагу. Запредельная жестокость, поразительная по своей изощренности. Тут же подумала о Джамале. И стало еще неприятнее внутри, даже сердце защемило. А потом я увидела, как все они на меня смотрят, и судорожно глотнула воздух.

— Ее руки… они забинтованы. На них попала кислота. Это она убила Зарему.

— Она никого не убивала.

Аднан появился внизу вместе с охраной и людьми с носилками.

— Она ночевала в моих покоях, поэтому никого не могла убить. Унесите тело. Вы знаете, кого надо вызвать для разбирательства в данном вопросе.

Потом обвел толпу взглядом тяжелым настолько, что многие не выдержали и опустили глаза в пол.

— Если хоть какая-то мелочь об этом инциденте выйдет за пределы этого дома — виновника ждет та же участь, что и мою покойную жену.

— Почему к нам вышел ты? Где Кадир? Почему он не выходит? Ведь мертва его невестка и мать наследника.

Аднан медленно обернулся к своей одной из невесток — жене Селима и смерил ее таким же тяжелым взглядом, как и остальных.

— Если бы ты интересовалась чем-то кроме нарядов и драгоценностей, то была бы в курсе, что мой отец сейчас заболел и находится под присмотром врачей.

— Ты не главный в этом доме, — выпалила другая невестка.

— Пока здесь нет моих старших братьев — я главный в этом доме. А также я являюсь отцом первого наследника, а это значит, что до его совершеннолетия я буду главным, как здесь, так и в Долине смерти. Такова воля отца. И я не советую мне перечить, так как я могу принять решение больше не считать тебя гостьей в нашем доме.

— Аднан, — голос Фатимы-старшей задребезжал под сводами и неприятно резанул по ушам. — Как ты смеешь решать вопросы гостеприимства в доме своего отца? В доме, где еще не остыло тело твоей первой жены? Твои амбиции и наглость не знают границ. Наверное, ты их впитал с молоком матери.

— Важно то, что я не впитал с ее молоком подлость, жажду власти и крови. Не впитал способность травить и жечь кислотой неугодных.

— Ты обвиняешь меня?

— А ты услышала в моих словах обвинение? Зачем принимать на свой счет, если ты не в чем не виновата? Или нападение — это лучшая защита?

— Да как ты смеешь. Ты оскорбляешь меня. Меня. Старшую жену. Хозяйку этого дома.

— Прекратить немедленно.